Джентльмены против игроков. Сборник
словно пролитой кровью.
Там же, напротив ближайшей насыпи, плотной черной массой сбились иноземцы. Испуганные, но не так сильно, чтобы не сопротивляться. С противоположной стороны через заснеженную пустошь, где проулок перетекал с пологого холма в низину, двигалась толпа мужчин и почти взрослых юношей числом около четырехсот человек. Они шли, чтобы схватить человека, заколовшего Бивера Янси, и вздернуть его на месте. А возможно, и нескольких его друзей, в назидание остальным макаронникам. Толпа все приближалась и приближалась, пока между ней и ее вероятными жертвами осталось не более семидесяти пяти ярдов. Громкий рык вырвался из глоток наступавших. Неистовое, рвущееся на волю зло звучало в этом реве.
Какой-то пьяница пронзительно проорал грязное ругательство и нетрезво расхохотался. Люди у насыпи хранили молчание. И в этом молчании была мрачная и отчаянная решимость. Их единственное убежище сожгли прямо у них над головами, они были осаждены и окружены врагами, им некуда было бежать за спасением, даже если бы они захотели бежать. А раз так, они собирались драться. И были готовы обороняться тем оружием, какое имели.
Мужчина, который, казалось, был для остальных неким лидером, выступил на шаг вперед. В руке он сжимал допотопный капсюльный револьвер. Он вскинул руку и сквозь прицел следил за точкой между ним и надвигающейся толпой. Очевидно, он собирался выстрелить, когда первый из неприятелей пересечет воображаемую линию. Он щурился, старательно прицеливаясь, палец свободно скользил по спусковому механизму, но итальянец пока не стрелял.
И тут на вершине холма, почти над самой его головой, громко протрубил горн. Вступили флейта и барабан, играя нечто зажигательное и бойкое, и вниз на равнину пара за парой промаршировала небольшая колонна стариков, следовавших за флагом, который слегка развевался и шелестел на ветру. Их вел невысокий грузный командир, державший за руку бойко семенящего маленького ребенка. Тони Вульф Тон стал слишком тяжелым, и судья не смог нести его всю дорогу.
Участники марша, по щиколотку проваливаясь в наст, пересекли узкую полосу между толпой и иноземцами. Прозвучала команда, и музыка оборвалась. Старики растянулись в одну шеренгу, на расстоянии пяти футов друг от друга, и между двумя враждующими лагерями словно выросла живая изгородь. Так они и стояли, опустив руки по швам, одни лицом на запад – к сбившимся в кучу итальянцам, другие лицом на восток – к вероятным линчевателям, пораженным до глубины души. Старики просто стояли, и стоять собирались насмерть.
Судья Прист, все еще крепко сжимавший в руке маленькую ладошку в варежке, заговорил, обращаясь к толпе. Знакомый каждому силуэт темнел на фоне горящих позади и впереди него бараков. Знакомый каждому голос сделался таким высоким, что его слышали все мужчины и юноши.
– Любезные сограждане, – произнес судья, – перед вами небольшая часть кавалерии Форреста. Однажды мы уже были солдатами, теперь вновь стали ими. Но ни у одного из нас