Впереди веков. Микеланджело. Ал. Алтаев
с изображением бога вина и веселья привели его в настоящее неистовство; он бесновался и кричал:
– Я бы закружился вместе с ними!
Микеланджело тихо сказал:
– А я бы хотел изваять фавна.
Когда над виллой спустилась ночь, во всех концах сада вспыхнули багровым светом факелы. Они обливали ярким светом пинии и кипарисы, скользили по белому мрамору статуй, а лёгкий ветерок, шевеливший ветви деревьев, будил в них таинственный шелест, будто древние, забытые боги рассказывают о прошлом своём господстве в этой стране… Им вторило журчание бесчисленных фонтанов, струи которых сверкали при огне всеми цветами радуги… А между ними в плавном, медленном ритме проходили пары синьоров и синьор в шёлке, парче, бархате, с аграфами, цепями и колье, где сверкали драгоценные камни и мягко, нежно сиял жемчуг. Слышался тихий, мелодичный смех и воркованье весёлых разговоров. И в этот неясный хор людских голосов внезапно вошёл и заставил всех смолкнуть одинокий трепетный звук человеческого голоса и звук лютни: певец, недавно открытый Лоренцо Медичи где-то в рыбачьем посёлке, запел выученную перед самым праздником арию на слова одного из наиболее прославленных сонетов Петрарки, переложенного Лоренцо на старый, популярный среди рыбаков мотив…
И, если б я не знал надежды милой,
Где жить хочу, там мёртвый бы упал!
Но Лоренцо был невесел. У него начинался один из тех приступов меланхолии, какими часто страдают пресыщенные вельможи. К тому же он случайно услышал одного из оборванцев, которому удалось пробраться к самому центру празднества. Он говорил товарищу:
– Эх ты, дурак! Пялишь глаза на роскошь, а не думаешь, чего она стоит!
– А чего стоит?
– Послушал бы проповедника, Джироламо Савонаролу, так узнал бы!
– А что он говорил?
– Много говорил, складно и верно. Вон золото льётся у этого Медичи, а у нас с тобою за душою нет ни скудо, и только слюнки текут, когда мы видим, как он пирует. И сколько можно бы накормить голодного люда на те деньги, что он потратил на один этот праздник! А раскинь умом: он не работает ни черта, и ему хлеб сам в рот лезет, а мы работаем с зари до зари, и нам иной раз не попадает и корки! И плевать ему на бедняков, вот что!
У Лоренцо было плохо на душе. Велеть схватить оборванцев – значит нарушить гармонию праздника; бросить им пригоршню денег – слишком мелко… Лучше не обратить внимания. Он быстро покинул свой тайник… и вдруг натолкнулся на двух подростков у фонтана, где минуту назад танцовщицы исполняли пляску нимф.
Они понравились ему. Забавные лица. Одеты в куртки, какие носят ученики художников. Он покажет сейчас, что занят не только собою, что не весь мир он видит созданным для своего веселья.
И Медичи улыбнулся юношам. Ему особенно понравилась наружность Граначчи. Хорошенький мальчик. Его бы приодеть, и он ласкал бы глаз среди окружающих слуг… Польщённый и более смелый, Граначчи снял шляпу и поклонился.
– А недурной,