П. А. Столыпин. Сборник
кризис удалось провести безболезненно.
Долго мы теперь не увидимся, в Нижнем говорят, что до января едва ли восстановится правильное движение. А ты-то все вещи отправила в Саратов, и теплого-то у Тебя и детей нет ничего. Самое больное то, что сегодня в Нижнем уже отказались принять телеграмму в Кейданы, так как провод на Москву перерезан. Я телеграфировал Саше, чтобы он, если можно, из Петербурга телеграфировал Тебе, а потом я поехал к Фредериксу (Унтербергера нет), чтобы он просил начальника телеграфа телеграмму Тебе отправить по возможности через Петербург. Ужасно будет, если совершенно между нами перервутся сообщения. Надеюсь на Бога. Я знаю Тебя в эти моменты! Знаю, какую Ты приносишь жертву детям, оставаясь далеко от меня в эти минуты. Но мы оба исполняем свой долг, и Господь Бог спасет нас.
В Нижнем сравнительно спокойно, и если бы не забастовка железных дорог, то по внешнему виду города трудно было бы думать, что происходит нечто грозное. Фредерикс рассказывал, что недавно бросили бомбу в патруль, но больших скандалов нет.
Бедный Кнолль телеграфирует нехорошие вещи. Он разогнал несколько митингов, требовавших вооруженного нападения на правит<ельственные> учреждения, казначейство, оружейные магазины и проч<ее>.
Я воспользовался у Фредерикса министерским шифром и телеграфировал Булыгину, прося, пока не кончилась навигация, прислать из Астрахани еще войск. Косичу же телеграфировал, чтобы он мне прислал на пароход уполномоченное лицо: во время стоянки в Казани надеюсь убедить его выслать мне еще войск.
В Самаре повидаю Засядко: там была грандиозная демонстрация с красными флагами.
Передо мною все веселенькая рожица Адули: раз, два, три, четыре, пять. Когда-то я всех любимых своих расцелую.
Я еду на прекрасном пароходе, пассажиров почти нет, но обдумывать будущее почти не могу, мысли мои все в недавнем прошлом, которое мне кажется волшебно-счастливым покоем, каким-то чудным перерывом в тревожной действительности. Люблю.
Твой.
Телеграмма
23 октября 1905 г. Из Саратова
Здоров, [в] городе спокойно. Крупные беспорядки [в] уездах.
Целую, писать некогда.
<28 октября 1905 г.>
Милая, душка моя, хотя я изнурен работою с 8 утра без отдыха до 1 ч<аса> ночи (а еще папки с бумагами не тронуты), но хочу поцеловать Тебя.
Дела идут плохо. Сплошной мятеж в пяти уездах. Почти ни одной уцелевшей усадьбы. Поезда переполнены бегущими, почти раздетыми помещиками. На такое громадное пространство губернии войск мало, и они прибывают медленно. Пугачевщина! В городе все спокойно, я теперь безопаснее, чем когда-либо, т. к. чувствую, что на мне все держится и что, если меня тронут, возобновится удвоенный погром.
В уезд выеду, конечно, только с войсками – теперь иначе нет смысла.
До чего мы дошли. Убытки – десятки миллионов. Сгорели Зубриловка, Хованщина и масса исторических усадеб.
Шайки вполне организованы.
Целую, обожаю Тебя, ангел.
Деток целую.
29 октября 1905 г., Саратов
Два