Я стану Алиеной. Наталья Резанова
именье не пошло,
От добра остался пепел,
Да и тот развеял я,
Чтоб забыть его скорей.
Не ужиться мне с людьми.
Я про это знал и раньше,
Но попробовал опять
Завести друзей и кров.
И привык, и полюбил,
А потом удрал подальше,
Чтобы снова ночевать
Под шатром семи ветров.
Бесприютнее меня
Не найдете, хоть убейте.
Вечный Жид, наверно, был
Посчастливее, чем я…
Под горою чей-то дом,
Из-за ставен слышу флейту,
Новой радостью зажглась
Нищая душа моя.
Да, если бы не дорога, которая действительно была прочной и прямой, как стрела, что довольно необычно для бывшей области Эрдского права, они бы непременно сбились. Погода еще ухудшилась. Сырость была почти осязаемой, а туман не только не развеялся с рассветом, но становился все гуще.
Перед выходом они заставили его прочитать молитвы (он пробормотал «Ave» и «Pater noster», которые, очевидно, подходили на любой случай), а затем Оттар затребовал:
– Ну, еще эту… насчет ужаса в ночи… капеллан наш бывший всегда читал, говорил, шибко помогает…
– Это псалом, а не молитва, – сказал Оливер.
– Какая разница?
Оливер прочитал. Однако ж ни псалом, ни молитвы не помогли – погода не прояснялась. Но Роланд из чистого упрямства не желал возвращаться и упорно, почти вслепую, двигался вперед, возглавляя конвой на своем чалом коне. Следом продвигались Оттар и пятеро пехотинцев. Еще один примостился на облучке телеги. Оливер брел за замыкающими – сегодня это были Куртис и солдат с багровым пятном. Вчера Оливеру все же назвали его имя, и он тут же его благополучно позабыл. Не то Фридрих, не то Фердинанд.
Глухая, придушенная тишина висела над конвоем. Не было слышно даже птиц. Деревья, окружавшие дорогу, из-за своего мрачного вида вполне могли бы сойти за ходячих мертвецов, если бы ходили. Впрочем, в этом обильно разведенном водой молоке ни за что нельзя было поручиться.
– Ну, эта новомодная хреновина… которая порошком из серы с селитрой стреляет… кулеврина, да! – эпически повествовал Фридрих-Фердинанд. – Держали у нас для нее в отряде нарочитого стрелка. Норман его звали. И вот заперлись мы однажды на хутор, ну, там мужик с бабой, то, се… А мужик хвать вилы – да ржавые еще! – и Норману в ногу. Мы, ясно, его скрутили, бабу его разложили да перед ним… а больше, может, ничего бы и не сделали, разве повесили в крайности. Так Норман уж очень озверел – ногу же больно… Взял, связал их, одежду долой, и пороху насовал – бабе известное дело куда, а мужику в задницу. И фитиль вставил. Как рвануло!
Куртис, как было ему свойственно, ответил радостным смехом.
Оливер с тоской подумал, что пару лет назад от подобных разговоров он бы бросился на рассказчика с кулаками, или его вырвало бы, или бы просто ушел. А теперь вот – привык…
– Господин капитан был прямо в ярости, – продолжал Ферри-Фредди. – Все кричал: порох изводишь на баловство, а кончится – из-под болотной кочки достанешь? И то