Мистическая теология. Беседы о трактате святого Дионисия. Бхагаван Шри Раджниш (Ошо)
в молчании под деревом, как Будда. Слова Иисуса – как огонь. Слова Будды похожи на цветы лотоса, падающие из запредельного, в них нет огня. Иисус – это огонь. Он мог выгнать менял из храма – яростно, с кнутом в руке. Один безо всякой помощи он опрокинул вверх дном их прилавки и выгнал их вон из храма. Невозможно представить Будду на его месте. Иисус – это настоящий бунт, Будда – молчание.
Говорят, что Заратустра, родившись, смеялся. Это первое, что он сделал в своей жизни. Сегодня от новорожденных ждут не смеха, от них ждут плача! Заратустра смеялся, и этот смех подспудно оставался с ним всю его жизнь. Он был самым жизнеутверждающим из всех будд. Он так глубоко любил жизнь, что, кроме нее, для него не существовало никакого другого бога.
Махавира отрекся от жизни, отрекся от мира. Но он не был беглецом, он не был трусом – вовсе нет. Он жил в джунглях, среди свирепых диких животных, голый, подвергаясь всевозможным опасностям и не имея никакого имущества. И он трудился изо всех сил, пожалуй, ни один человек за всю историю мира не прикладывал столько усилий для достижения высшего состояния не-ума. Будда обрел его благодаря расслаблению, а Махавира – благодаря усилию.
Так что все люди разные, и ничего нельзя предугадать. Если в вас скрыто поэтическое дарование, то в тот миг, когда вас настигнет осознанность, вы внезапно отправитесь в новое странствие: вы станете поэтом, вы вспыхнете поэзией. А может быть, вы Винсент ван Гог или Пикассо, хотя вы этого и не знаете. Просветлев, вы можете начать рисовать. Ничего нельзя знать заранее, потому что каждый человек непредсказуем, каждый человек – тайна.
Поэтому я не могу вам сказать, каким будет главное качество религиозного человека после прихода осознанности. В основе всего, несомненно, будет осознанность – без нее никто не может стать религиозным, но о том, что будет потом, нельзя ничего с уверенностью сказать. Люди вели себя по-разному, но я считаю религиозными всех: и рисующих мастеров дзэн, и играющего на своей флейте Кришну, и в безмолвии сидящего под деревом Будду, и Миру, от деревни к деревне истанцевавшую всю страну, и Иисуса со всем его бунтарством, и Заратустру с его смехом. Невозможно сказать, что случится, – и это хорошо. Иначе вы могли бы начать подражать; вот в чем опасность.
Если я скажу, что после наступления осознанности вы станете танцевать, вполне возможно, что вы хотя бы попытаетесь это сделать. Как бы это нелепо ни выглядело, как бы это ни смутило окружающих, но вы все же попробуете: вы должны доказать, что достигли осознанности, стали буддой. И теперь, пока вы не затанцуете…
Я не думаю, что танцующий Махавира выглядел бы хорошо! Когда танцует Мира, она прекрасна. Как было бы жаль, в самом деле, если бы она просто сидела под деревом и не танцевала; тогда бы мы не услышали ее прекрасных песен. В целом мире еще никто не пел таких красивых песен. Они исходят из самого сокровенного центра ее существа. Это не обычная поэзия; ее песни божественны. Она их не сочиняет, песни естественно сквозь нее струятся. Она никогда не училась танцевать;