Легенда о Рыжем герцоге. Валерий Вайнин
насладились крепким кофе с коньяком, выкурили по сигаре, а Пайнсон не продвинулся к цели еще ни на шаг.
Даже после того, как Сэмюэль Бэрбидж отказался смотреть по телевизору футбол и дважды (со всей присущей ему деликатностью) зевнул, незадачливый нотариус, страдая в душе, продолжал безжалостно донимать его болтовней. Подобная «нечуткость» позволяла выиграть всего несколько минут, не более. Потом гостя все равно пришлось бы отправить в постель. Но тут, по прихоти фортуны, взгляд Бэрбиджа вновь остановился на портрете.
– Что ни говорите, а порода есть порода. Она всегда таит в себе нечто… – Оборвав эту интересную мысль, знаменитый писатель поспешно прикрыл ладонью рот. И после небольшой паузы добавил: – Признаться, дружище, от эдакого прадеда и я бы не отрекся.
У Пайнсона похолодели кончики пальцев.
– Вот кстати! – воскликнул он, будто его только что озарило. – Этот прадед оставил любопытные записи. Весьма любопытные.
– Вот как? Дневники, наверное? – насторожился мистер Бэрбидж.
– Ничего похожего. Он записал некую историю, вроде легенды. Может быть, вы сумели бы ее как-то использовать в своей работе. Если она покажется вам занимательной, я почту за честь…
– О чем речь, дружище! – Бэрбидж уже предчувствовал неизбежное, но еще сопротивлялся. – Коль скоро вы доверяете мне рукопись, я в самое ближайшее время прочту и сообщу вам…
– О нет! Так у нас ничего не выйдет, сэр. То есть, разумеется, вам я безгранично доверяю. Но рукопись в ужасном состоянии. Многое неразборчиво, расплылось… – Возбужденный нотариус перевел дыхание. – Мне, представьте, удалось воспользоваться воспоминаниями отца, которому немало порассказал дед. И все равно остались пробелы. Каюсь, мистер Бэрбидж, я заполнил их своим воображением и… все начисто переписал, все. – И Пайнсон достал с книжной полки пухлую тетрадь в клеенчатом переплете.
Сэмюэль Бэрбидж растянул губы в улыбке.
– Ну что ж… это и вправду, должно быть, любопытно. – Он уже понял, что настало время расплачиваться за ужин и ночлег. И все же (чем черт не шутит!) сделал отчаянную попытку ускользнуть. – С собой дадите? Я извещу вас не позже, чем через неделю. Напишу или позвоню.
Нотариус отмахнулся обеими руками.
– Храни вас боже, мистер Бэрбидж, от моего почерка! Он даже Эмме… жене то есть, не по зубам. Лучше я вам почитаю вслух, а вы… Но, может быть, вы хотите спать, сэр?
Это был шанс. Мгновение писатель колебался. Но вежливость (треклятая вежливость!) одержала победу.
– По натуре я сова, – вздохнул он обреченно. – Ночью привык работать, днем – отсыпаться.
– Вот и чудесно! – У Пайнсона просто камень с души свалился. – Сейчас я вам прочту, а дней через пять-шесть, если пожелаете, вышлю машинописную копию.
– Договорились, – мужественно кивнул Сэмюэль Бэрбидж. Его просохшие усы завивались на концах и напоминали теперь лиру, перевернутую вниз.
Нотариус долго сопел, прокашливался