Девятый всадник. Часть 2. Дарья Аппель
и боль.
– Помолчите, потом все узнаете, – продолжила неизвестная женщина. – И попытайтесь поспать, а то снова жар поднимется. Возьмите-ка, выпейте.
Она подала стакан с водой, в которую было подмешано какое-то резко пахнущее лекарство. Девочка поморщилась и сделала глоток.
– Сколько я уже больна? – спросила она тихо.
– Две недели, – дама отошла чуть поодаль, и в свете дня, пробивающемся сквозь щель меж темных штор, висящих на окне, Дотти смогла разглядеть ее. Блондинка, высокая и тонкая, в темном шерстяном платье. Не особо примечательные черты лица. Светлые глаза. Возможно, одна из классных дам. По-французски она говорила очень хорошо, но с некоторым акцентом, причем не русским и не остзейским.
– Кто вы? – спросила Доротея.
– Мадам Леннерт, – проговорила дама. – Ваша новая гувернантка.
Потом, видно, во избежание расспросов, она направилась к двери и вышла, слегка ее притворив.
«Где же мадемуазель Элен?» – подумала девушка. Почему-то вид той, что представилась гувернанткой, ей не понравился. Такие строги и жестоки, а та, что нынче по какой-то причине уехала в Кёнигсберг, отличалась снисходительностью. С ней можно было свободно писать графу Эльмсту о чем угодно, она передавала его письма, даже не глядя на конверт. Все потому, что у мадемуазель были свои поклонники – прогуливаясь в подопечными в Юсуповом садике, девица фон Бок постоянно переглядывалась с офицерами, а однажды, к восторгу Дотти и Мари, покинула их на целый час, уйдя под ручку с неким красавцем в измайловской униформе. Возможно, поведение ее наставницы обратило на себя неблагосклонное внимание государыни, и та ее отстранила. Или же Элен фон Бок вышла замуж. Но почему она покинула Дотти в такой момент? Что случилось? И что теперь станет с письмами Анрепа? Еще до ее болезни, в одном из посланий, граф упоминал, что «не должен был вести с вами переписку, ибо мое имя на русской земле предано анафеме и опале». Далее шло пространное описание немилостей и несправедливостей, которым он подвергся «среди высокопоставленных особ». «Таким образом, мадемуазель Элен одна остается ниточкой, связывающей меня с вами, и я страшусь того мгновения, когда эта ниточка прервется…» – заканчивал он.
Дотти снова закрыла глаза, пытаясь представить перед собой графа. Надобно ему написать. Небось, он распереживался, что три недели не видел от нее писем. Кто знает, может быть, Элен успела ему упомянуть, что его нареченная больна. Облик Ойгена казался ей смутным – он по-прежнему представлял собой нечто прекрасное, хрупкое, но теперь Дотти не могла вспомнить черт его лица или звука голоса. Оставалось лишь домысливать…
Скорее всего, если Элен оказалась в Кёнигсберге и ей подыскали замену в лице «этой каланчи», как уже окрестила мадам Леннерт Доротея, то письмам будет конец. Новая гувернантка говорила заботливо, но в голосе ее слышался некий металл – так часто разговаривала с Дотти государыня. Вполне возможно, что она «церберша» –