Александр I. Сергей Эдуардович Цветков
смотру конногвардейского полка.
– Нельзя, сударь! Он был бит палками42.
– Виноват, государь, этого приказа вашего я не исполнил.
– Благодарю, ваше высочество,– улыбнулся Павел. – Милюков принимается на службу и повышается двумя чинами.
Конечно, не каждый даже невинный проступок заканчивался так счастливо. При Павле были сосланы в деревни и в места более отдаленные около 700 офицеров, еще более двух тысяч получили отставку. История с полком, который царь с плаца завернул в Сибирь, увы, тоже вполне достоверна.
В 1800 году общество уже было настроено против Павла. Однажды караульный офицер в Зимнем дворце допустил оплошность. Царь приказал Константину Чарторийскому передать виновному свой обычный в таких случаях комплимент, сказав, что он скотина. Выслушав князя, офицер презрительно ответил, что эта брань ему совершенно безразлична, так как исходит от человека, лишенного здравого смысла.
***
Заслужить гнев царя можно было не только попавшись ему на глаза, но и находясь от него на безопасном расстоянии. Последнее случилось с Лагарпом, жившем в далекой Швейцарии.
Во время альпийского похода Суворова швейцарские газеты называли русского полководца безжалостным варваром, фанфароном и шарлатаном, а русского царя величали «надменным Петровичем». Швейцария называлась тогда Гельветической республикой, выступавшей союзницей Франции, власть бернских правителей была свергнута, а на смену им пришла директория, созданная на манер французской, которую возглавил Лагарп – самый известный, заслуженный и революционный гражданин Швейцарии.
В этот краткий, к счастью для Швейцарии, период революционных бурь с Лагарпом произошла метаморфоза, обычная для всех сентиментальных теоретиков свободы и справедливости, оказавшихся у кормила власти,– он стал действовать исключительно при помощи насилия. Лагарп издавал прокламации, обращенные к «гражданам», с призывом убивать бернских правителей; на его политических противников посыпались ссылки и изгнания; печать оказалась под жесточайшей революционной цензурой; были закрыты даже театры, признанные неуместной роскошью во время гражданской войны; вся страна была обращена в военный лагерь. Лагарп оправдывался тем, что хотя «все эти меры были суровы, быть может, даже ужасны, но они достойны наших предков, вполне соответствуют республике, брошенной в омут опасностей, от которых можно спастись только крайними мерами».
Но в руках революционеров крайние меры никогда не бывают собственно «крайними» – всегда найдется «опасность», требующая еще большей жестокости. Когда республике, то есть пяти членам директории и небольшому количеству «комиссаров», стало совсем туго, Лагарп, этот поборник независимой Швейцарии, не остановился перед вводом в страну французских войск, то есть фактически согласился на ее оккупацию. Подобно якобинцам, он отменил пытку и учредил гласный суд, но ввел режим такого жесточайшего террора, на который, конечно, никогда бы не решилась прежняя власть.
Павел лишил
То есть потерял достоинство дворянина.