Александровский сад. Московский роман. Владимир Шмелев
равнодушием, возненавидел все.
«Кругом одно дерьмо, – решил я. Дерьмо, от котороо исходит тлетворный запах. Дутая благопристойность обывателя, воротящего нос от того, что не входит в рамки его представлений, что за гранью понимания низводит до ненормальности». Ненависть, как неистовый ветер выметала из моего сознания все, что еще вчера было дорого, к чему тянуло. И вот я посмеялся над тем, во что верил, сбросил с себя, во что рядился, чтоб казаться таким, как все, расстался с надеждой. «Все за борт, – решил я, – так легче кораблю без лишнего груза». Я остался голый. И лишь ненависть густым волосяным покровом покрывала мое тело, породнив с дикарями, странно, что не прыгал по деревьям, издавая нечленораздельные вопли, что-то было в моей ухмылке от животного, иногда самого пугало, отражение в зеркале. Что-то смущало на мгновение в оскале зубов, поражающих своей белизной, виделась какая-то страшная готовность вцепиться в горло каждому, кто не даст мне жить в удовольствие.
Сейчас, встречая молодого человека, одергиваемого замечанием за непристойные выходки, отвожу взгляд. То когда вот так ощетившись всеми колючками, вытаращив глаза, с бегающими желваками на скулах, готов был броситься с кулаками, лая, словно сорвавшийся с цепи пес, слова, представляющие отходы в нашем лексиконе. Становится жаль себя, и ненависть, что когда-то была мотором в моей жизни, движущим в неизвестное направление, предстает огромным удавом болотного оттенка, и в насмешку надо мной свисает кончик хвоста на моем горле и душит до хрипоты!
А какое удовольствие мне доставляло причинить боль кому-либо! Как досадовал, что возможность избить была не всегда, некоторым хватало мужества сказать мне даже после сильнейшего удара по лицу, что я не мужик. В каждом взгляде я видел испуг, наткнувшись на мои испепеляющие глаза, не знали, куда деваться, чувствовали себя в западне и сдавались.
Ненависть и злоба стали сопровождать меня, доводя до исступления. Казалось, теряю рассудок, отчаяние, что все в этом мире не так, сводило с ума. Бросался в драку, бил стекла, попадал в истории – то в ресторане, в магазине. Вдруг казалось, что нарочно задели, толкнули, не так посмотрели, каким-то двусмысленным взглядом, то нахамили.
Помню, уже работая в банке в ГУМ-е, решил купить что-то приемлемое на встречу с представителем одного банка Германии. Наклевывалось что-то положительное. Это было важно во времена санкций. Продавец-консультант просканировал меня, не смущаясь, подошел и, нагло глядя в лицо, с усмешкой сказал:
– Вы поглазеть, или, может быть, есть намерение купить? На что выставил вперед одну ногу и взглядом показал на статусные туфли. Они были абсолютно чистые. Это говорило о том, что на машине. Он понял. Как бы случайно подняв руку, показал на запястье хронометр в платиновом корпусе:
– Помоги, дружище, примерить этот костюм, – и направился в кабину.
Там врезал ему. Он вывалился, молча встал и ушел. Поднялась какая-то суматоха, но никто не остановил,