Всегда живой. Александр Карпачев
и ничего не было, кроме боли.
А когда боль прошла, то он узнал, что все части, составляющие его тело, находятся на своих местах. Руки вроде работали, ноги тоже слушались, но вставать он не мог, первая робкая попытка принесла такую тошноту и головокружение, которые он не испытывал даже в самый жестокий шторм на море: кровать, пол и вообще весь мир при малейшем движении начинали скользить из-под него с такой скоростью, будто он падал с высоченной горы. Только на третий день ему удалось перевернуться на бок и зафиксировать себя в пространстве, уцепившись взглядом за столик.
Впервые захотелось есть. Он позвал медсестру, она принесла какую-то жидкую кашу, вкус которой он не ощутил, но понял, что рука с чашкой воды, впервые раздвинувшая занавес, была ее. Пока Марк ел, медсестра рассказала, что его несколько раз навещал Понтий Пилат и очень сильно беспокоился о нем, и уехал, хотя его срочно отзывали, только когда Марк пришел в сознание и смог с ним поговорить. Марк ничего этого не помнил, ни Пилата, ни разговора с ним, но об этом медсестре не сказал, пробурчав, что помнит, но смутно. Медсестра стала рассказывать, какой Пилат видный и знатный мужчина, как он ей понравился, какой он заботливый и надежный, вот везет же его жене.
Говорил Марк с трудом, слова в его голове превратились в кашу, наподобие той, что ел сейчас, и из этой однородной расплывающейся массы сложно было выудить нужные. Многие он забыл, особенно это коснулось существительных. «Оставил то, что пишут?» – спросил он медсестру, не в состоянии вспомнить слово «письмо». Медсестра уставилась на него, не понимая, что он хочет, ожидая пояснений, но Марк повторил уже сказанное и попытался изобразить жестом процесс писания. Наконец-то она догадалась: «Нет, письма тебе не оставил, но оставил деньги на лечение, они у меня, так что не бойся, выхожу».
Об уходе и лечении с момента возвращения сознания центурион как-то не удосужился подумать. Речь зашла о деньгах, и он вспомнил: «А мои?» Тут медсестра была догадливее и сказала, что деньги Марка у казначея легиона, насчет чего есть расписка, она в вещмешке, а вещмешок под головой, так что когда выздоровеешь, можешь спокойно их забрать. Марк не чувствовал, на чем он лежит, потянулся к вещмешку, но оказалось, руки слушались его не так хорошо, как он себе представлял. Медсестра, увидев его безуспешную попытку дотянуться, замахала руками, мол, я сама, придержав голову центуриона, положила скатанное в рулон шерстяное одеяло, достала мешок, принялась его развязывать, борясь с неподатливым узлом, Марка от этих телодвижений снова затошнило. «Потом», – прошептал он и едва не отрубился. Медсестра хмыкнула, пожала плечами, мол, как хочешь, вернула мешок на прежнее место.
Голоса внутри головы явно давали какие-то советы, диктовали инструкции, но понять, что они требуют, он не мог. И может, к лучшему. Иногда ему казалось, что и разговоры соседей происходят на непонятном языке. Не сразу он понимал и медсестру, так что той приходилось несколько раз повторять одну и ту же фразу.
За время