Самоосвобождающаяся Игра. Вадим Демчог
Чарли Чаплин, Михаил Чехов, Лоуренс Оливье, Жан Луи Барро и др.).
4) Уровень мастера.
Здесь внешний, внутренний и тайный стили игры сливаются воедино, реализуя изначальную цель Алхимии – единство противоположностей. И это, как уже говорилось, методы проникновения в тайну целого – в тайну образа, в тайну числа π, в тайну невинности! Если мы понаблюдаем, например, за играющим ребенком, то увидим, что он не нуждается в ком-то, кто режиссировал бы его игру со стороны. Он в одно и то же время и то, что смотрит, и то, что играет, и то, что играется. Он и форма игры, и творческая потенция игры, и само наслаждение от игры. Он – три в одном! Разница только в том, что – ребенок присутствует в этом бессознательно, Мастер же – сознательно. Мастер знает фактуру, механизмы и цели этого процесса. Одним словом, здесь, соединяя все вышеперечисленное в одно целое, мы способны самостоятельно проявлять Самоосвобождающуюся Игру Образа. И это бесспорный признак посещающей нас мета- или сверходаренности.
Здесь важно уточнение: гениальность, как и бездарность – это всего лишь метафоры! Как будет ясно из дальнейшего, в Алхимии Игры метафора гениальности используется только на уровне актера (как метафора смерти только на уровне роли). На уровне же зрителя нет ничего: ни гениальности, ни смерти… ни счастья, ни боли… ни мастерства, ни смыслов, ни миссии, ни самого просветления, ничего… А на уровне Мастера, являющего потенцию Меркурия, «…что внизу, то и наверху»[830]. Здесь он – метачеловек, суть которого вдохновение самотворения и миротворения!
Игра в гениальность
Открою тайну: первоначальное название этой книги – алхимия гениальности! Позднее это название показалось моим друзьям слишком амбициозным, бульварным, и они уговорили меня отказаться от него. Но основная идея – максимальное (предельное) пробуждение творческого потенциала мозга осталась в действии. Поэтому можно сказать, что все изложенное в игре является непосредственной технологией вхождения в это манкое и крайне неопределимое теоретически явление.[831] И это означает, что все, собственно, уже сказано! Все остальное касается непосредственной практической реализации, то есть пути, работы, или лучше всего – страсти, т. к. без энергии, без движения, без некоей, пусть даже бессознательной, устремленности к чему-либо гениальность всего лишь слово. И, тем не менее, лучшей формулой из известных мне, определяющих гениальность как явление, я считаю следующую: «Гений – высшая степень подверженности наитию – раз, управа с этим наитием – два»[832].
Еще раз:
1) Высшая степень подверженности наитию!
2) Управа с этим наитием!
И опять мы видим Танец Союза женских и мужских качеств игры: «открытость» наитию и «управа» с ним! Фактически, речь опять идет о Гермафродите, основной особенностью которого всегда была и будет способность к неимоверному
Из «Изумрудной Скрижали Гермеса Трисмегиста Триждывеличайшего». Другой перевод звучит так: «Все, что есть внизу, есть и наверху; все, что есть вверху, есть и внизу – к проявлению удивительного единства. Всякая вещь произошла из одного, намерением одного; всякая вещь произошла от одной вещи усыновлением…» (Цит. из книги «Свинцовые врата Алхимии. История, символы, практика». Спб. Из-дат. «Амфора». 2002).
Гений (лат.) – в Древнем Риме вид особой сверхъестественной сущности, приданной человеку в качестве личного духа-хранителя – соответствующего христианскому ангелу-хранителю. Первоначально они представляли мужскую производительную силу и находились в близкой связи с представлением о личном «даймоне» (демоне). Считалось, что каждый мужчина имеет или должен иметь своего гения. День рождения римского гражданина отмечался как праздник в честь его гения. В домашних алтарях Помпеи гений главы семейства (pater familias) изображался в виде змея, олицетворявшего внутренние способности мужчины. Позднее, уже в императорском Риме, развилось представление, что своими сторожевыми сверхъестественными духами (лат. genius loci – дух-хранитель места) обладают определенные постройки и города. Во времена охоты на ведьм лицам, подозреваемым в поклонении дьяволу, вменялось в вину дьявольство как подобие «доброго гения», духа семейства (spiritus familiaris) в облике зверя. Ученый эпохи Ренессанса Джероламо Кардано (1501-1576) объявил о присутствии при нем личного гения, который облегчал ему изучение иностранных языков и придавал ему сверхъестественное сияние, окаймленным которым он себя чувствовал. В эпоху Возрождения гении превратились в символические фигуры, персонифицированные или увязанные с отдельными свойствами или предметами, с мастерством и виртуозностью. Первым, кто подошел к этому предмету с научной точки зрения, был Моро де Тур, прямо называвший гениальность – умственной болезнью, «…причиняемою перераздражением мозга»! Еще более широко развернул эту тему Чезаре (Цезаре) Ломброзо. Он, несмотря на значительный объем книги «Гениальность и помешательство», так и не дал точного определения, что такое гениальность, хотя пришел к неоспоримому заключению, что «…между физиологией гения и патологией помешанного имеется немало совпадающих пунктов», и что в истории человеческой культуры существует немало гениев «…страдающих умопомешательством». Есть смысл отметить также книгу В. Гирша «Гениальность и вырождение» (СПб., издат., «Потаенное», 2005) в которой автор яростно критикует взгляды Ломброзо на гениальных людей как на психических больных, утверждая, что «…гений чаще здоровый человек, чем больной».
Марина Цветаева «Пленный дух. Воспоминания о современниках» (Спб. Издат. «Азбука». 2000).