Классно быть богом. Тибор Фишер
хватит, чтобы у всего клуба на несколько дней онемели десны.
– Да, он меня ждет, – говорю я, улыбаясь.
Всегда улыбайся.
Кабинет Бертранда располагается на втором этаже. Когда я вхожу, Бертранд разговаривает по телефону, и поскольку он там один, я вынимаю из сумки «кирпич» и показываю ему. Он машет мне, чтобы я заходил.
– Это очень простой вопрос, – говорит он в телефон. – Очень-очень простой вопрос. Что им мешало спросить у меня? Вот что им мешало спросить? Почему они не спросили меня? Почему? Неужели так сложно – спросить?! Они задают мне вопрос, я им отвечаю. Ведь это не сложно? Правда, не сложно? И почему же они не спросили меня?
Я стою у окна и смотрю на Майами. Вижу свет, вижу крыши домов. Я люблю этот город. Я смотрю на него уже десять минут, пока Бертранд продолжает орать в телефонную трубку, и хотя мне действительно нравится этот город, приходится усиленно делать вид, что мне просто страсть как интересно смотреть на Майами и что меня вовсе не напрягает стоять и ждать.
– Ладно, согласен. «Опиумный рай», он большой. То есть для нас с тобой – да, большой, но объективно он все-таки не самый большой. Просто он кажется больше из-за планировки. Но если взять «Минт», то по площади он больше, чем «Опиумный рай». Он не смотрится больше, но он действительно больше. Нет… нет, нет. Я не говорю, что «Минт» намного больше. Но все-таки больше. Нет, нет, нет. Ладно, возьмем, например, «Кробар». По размерам он точно такой же, как «Опиумный рай». Да, точно такой же. Если считать все лестницы…
Жестами я показываю Бертранду, что мне бы хотелось скорее отдать ему этот кирпич и идти по своим делам. Но Бертранд машет рукой, мол, подожди.
Я вновь оборачиваюсь к окну и старательно делаю вид, что любуюсь городскими красотами и совсем не киплю от злости. Вспоминаю своего старого шефа, Бамфорда, и только теперь, по прошествии трех лет, понимаю, зачем Лоудер спрашивал номер его телефона.
Смысл некоторых событий и разговоров доходит до меня лишь спустя год, три года, пять лет, десять лет, двадцать лет. Я не знаю, почему так происходит, но ответ неожиданно возникает сам собой.
Бамфорд был человеком серьезным и деловым. Лишенным всяческих сантиментов. Когда его жена сошла с ума – не просто сделалась чуточку странной, а по-настоящему лишилась рассудка, безнадежно и необратимо, – он взял на работе отгул на неделю (и оформил его за счет отпуска). Всего на неделю. Определил жену в клинику, детей – в интернат и не сказал никому ни слова. Я всегда восхищался людьми, которые умеют справляться с ударами судьбы и не жалуются на жизнь, потому что я сам этого не умею.
Если Бамфорд называл тебя обалдуем, это считалось высшей похвалой. Скажем, в таком вот контексте: «Так ты, обалдуй, все-таки смог заключить эту сделку? Подумать только!» Так Бамфорд разговаривал с теми, кто ему нравились. А с теми, кто ему не нравились, не разговаривал вовсе. Да, он был родом из Йоркшира. С другой стороны, если он был не прав, ты мог просто послать его куда подальше. Он был из породы начальников, которые практически