Жил-был Генка. Светозаръ Лучникъ
картошки, а оттого, что ничего уже нет на душе. Одна безликая пустота… И сморкается пустота кровью… Лёгкая грусть, но давит сильно. Ох, совсем рядышком и пытается как-то повлиять на человека, решившего умереть.
Что в тебе мудрого?
Ответа нет… А где есть?
Скачут мысли, скачут, как кони в степи. Не догнать, не прогнать. И измучивают до тошноты. И чёрт поблизости лобзает волю часов, торопит их и гонит в ад. Смерть перед взором. Её покрывало странное и чёрное. Веет холодом и ужасом. Может там хорошо? Там – это где? А чёрт его знает!
Ужин. Выпил чуть-чуть, совсем чуть-чуть. Разговор с родителями не прибавил доходчивой идеи на смысл. Они, как всегда ныли и стягивали нервы до одури, а ему сие было не под силу. Он ждал иных последствий, не вытрёпывания нервов.
– Пора за ум взяться…
Взялся бы, да убёг куда-то ум-то… Остался на войне.
– О чём мыслишь? – Отец что-то пытается доказать.
Ни о чём, уже поздно доказывать, орать, ибо всё хорошее-то растерялось посреди просторов и полей. А было ли оно это хорошее? Может и было когда-то, но память съела их толки. Что-то и не видать нигде. Но ведь есть где-то добрейшее?!
– Сделай то, сделай это…
– Хватит то, хватит это…
Надоела лирика кричащих и безликих слов! Избавиться бы от нуди́ловки, она разъедает основу духовного приобретения. Ему бы сейчас покоя не опробованного и весьма полезного. Где возьмёшь, где сыскать? Взять негде, отыскать тоже…
– Ну, вас…
Пошёл прочь с кухни. Пошёл туда, где не слыхать чужое насилие и чужое устремление. Хочется понимания, а тут опять извечное нытьё, а ему и так невмоготу. А во след мать ворчит. Не прислушивается, но догадывается, о чём говорит. Опять о семье, о детях, о том, о сём… Итак, тошно, а она усугубляет итоги! Снова вспыхнули думы о плохом, а светлость бродит не здесь. Надел чистое бельё. Сел на диван. Прорёк сухо:
– Забыл ногти постричь, а то у покойников быстро растут…
– Ты помирать, что ль собрался? – Спросила безучастно мать, совершенно не отягощенная болью единственного сына. Но она переживает за него по-своему, хотя и не представляет, что у него внутри сидит и чем изламывается сердечная страсть!
Генка промолчал, а к чему ломать слух напрасно?! Его дух витал уже далеко-далеко, не при теле, не здесь, но само тело вздрагивало в каждый раз, когда били часы. А били они как-то трагически, словно навевали набат смерти.
А тогда они играли с сыном и разбили их. Стрелка упала на пол слишком спешно… Замри, замри миг! Не тревожь грусть напрасно… Нет, не может замереть, спешит, бежит куда-то, к кому-то! Не торопись же! Приостанови бег свой!
Минута… Секунда…
В десять вечера он вышел на крыльцо, может быть в последний раз засвидетельствовать этот порог, истоптанный тысячными шагами. В такие мгновения жизнь становится весьма тонкой и ощутимой, и всякая мыслишка напоминает о прошлом.
В тот раз ночь ласкала их вместе со Светкой… Она рядом, и он чувствует тепло её родного тела… Им спокойно или нет? Тишина ночного пробуждения ласкается осторожными шагами. И крадётся разлука, словно