«Я родился в России». Юрий Бернадский. Владимир Леонов
между собой в хронотопе структурно—семантических отношений, вбирающих семантику вещей и сознания, преходящего и сущего, вещного и вечного
Блок утверждал: «Всякое стихотворение – покрывало, растянутое на остриях нескольких слов. Эти слова светятся как звезды. Из—за них существует стихотворение».
Эти «слова – острия», отшлифованные проницательным, по-сивилльски, внутренним оком Бернадского, рассыпаны бриллиантами смысловых коннотаций (дополнений -авт.) внутри каждого текста, как носители устойчивых семантических и стилистических функций, создавая тем самым превосходное ощущение поэтического лада стихов – буквы, духа и чувств:
Красота – это древнее с небом и солнцем родство…
И знакомого голоса милой моей волшебство. – Ю. Бернадский.
Эта единая структура обусловлена эмоционально—субъективным авторским замыслом и отражает целостную концепцию миропонимания, идею пути, духовного развития, сложившуюся в творчестве Бернадского. Этот автогенез динамичен, он диалектичен, движется во времени, в своем движении образуя, по—моему мнению, судьбу поэта, напоминающую звездный интерьер…
Эту авторскую, бернадскую доктрину можно отослать к бальмонтовским образам: «Я – для всех и ничей», и В. Иванова:
«Бурно ринулась Менада,
Словно лань,
Словно лань…».
Жизнь – единственная книга, все страницы которой полны содержания и смысла, постоянное метание между грехом и святостью, и «Сокращение страданий – // Единственный к спасенью путь» (Бернадский).
И потому все окружающее воспринимается поэтом как антитеза, живое и в этом качестве им репрезентируются позитивные, «божественные» человеческие образы:
Блуждаю ли во сне дорожкой Млечной,
Кружась впотьмах космической пурги…
Но вспомню вдруг, как делал я беспечно
В далеком детстве первые шаги. – Ю. Бернадский.
По К. Бальмонту, в его «Скрижалях» образ – две воли, управляющих миром: божественная и дьявольская. Дух лирического героя «сатану поет и славит», но, «изведав низость», «насытившись позором», вновь обращается к Богу:
«Снова верит в чью—то близость,
Ищет света тусклым взором».
Всплывают рядом образы Ф. Сологуба, в которых жизнь превращается в ведьмовской шабаш, которые «…визжат, кружась гурьбой. Над шумною рекой качает черт качели мохнатою рукой»; образ брюсовского «Жреца» – символа высшей силы, управляющей миром, чуждой людским горестям, не «внемлющей мольбам» и надменно царящей над «бедственной вселенной» («далекий Сириус, холодный и немой»), становясь причиной катастроф в судьбах людей и государств. Эти наглядные представления Бернадский ассоциирует с «сукинами детьми… ратью прожигателей, мотов и жуликов», которым «на пользу война»:
Рать прожигателей и мотов
Страну кромсают, как ножом…
Но, уверен Бернадский:
Заразу