Золотой ключ, или Похождения Буратины. Михаил Харитонов
выпил из него грамм сто почти чистой воды, но лучше не стало.
– Как мечтаю услышать я песню дрозда, – лепетал Пьеро, пытаясь, как обычно, вообразить себе собеседника, который мог бы выслушать его и понять. – О дрозд! Пророческая птица, символ магической силы, страж королей и деревьев. Соловей – разновидность твоя. Средь безмолвья зелёных лесов ты поёшь свою песнь. О томление вечной любви! Счастье – идти сквозь лес… буээ… вместе с возлюбленной, чело увенчав полевыми цветами, дышать золотом лета… Завиток голубых волос из-под платка… буээ… острые позвонки под одеждой… обещание тёплого запаха шеи… буэээ… никогда не вижу лица твоего, о Мальвина, Мальвина, Мальвина, буэээ! – тут его наконец вырвало мочой бэтмена и он потерял сознание.
Очнулся он от того, что солнце напекло голову. Как ни странно, всё остальное было почти в порядке, если не считать растрёпанных чувств и мокрых панталон. Тем не менее он пришёл в норму, если его обычное состояние можно было назвать нормальным. Во всяком случае, он понял, что вполне способен открыть глаза. Он это сделал – и обомлел.
Над ним склонилось чудесное созданье – маленькая, почти игрушечная лошадка. Пышная гривка цвета молодой пшеницы ниспадала волной на сияющую голубую шерсть, от которой исходил тонкий аромат вербены. Огромные серые глаза, обрамлённые пышными ресницами, смотрели робко и обещающе.
Пьеро ощутил сладкий холод в груди – как будто он медленно тонул в колодце с волшебной водой, пронизывающей его тело насквозь, и это была вода жизни, и в ней утонуть означало родиться – родиться по-настоящему, не здесь, а в серебряном саду по ту сторону печалей и бед, в стране наслаждений, в облаках среди радуг. Это было верное знание о немыслимом, невозможном счастье – и это счастье было перед ним, сладко позёвывало и моргало.
– Мальвина, – прошептал он лучшее слово из всех, которые когда-либо знал. – Ты Мальвина моя.
– Тихо-тихо, маленький, сейчас не нужно ничего говорить, – голос волшебного создания был медовым и мятным, ещё слаще было дыханье, омывшее лицо Пьеро. Оно было столь дурманящим, что поэт не выдержал и с мучительным стоном потянулся навстречу этому прекрасному лицу – он жаждал его, жаждал её глаз и губ, как родниковой воды, как вина, как айса, больше айса.
Чудесное создание чуть отстранилось. В бездонных серых глазах заискрилось лукавое озорство.
– Лежи смирно, маленький! – изящнейшее копытце слегка нажало на грудь поэта, который тут же попытался обнять эту прелестную ножку, которая – ах! – тут же исчезла, а попытка поймать её в воздухе и осыпать поцелуями была пресечена безмолвно-строгим приказом серых глаз.
– Я Пьеро, я пришёл с Карабасом, я люблю тебя, люблю, как Мальвину, ты Мальвина, – выговорил поэт, пытаясь сладить с заплетающимся языком.
– Маленький, расскажи больше, а то я ничего не понимаю, – и снова прикосновение волшебного копытца, дразняще-сладостное, и ножка опять исчезла раньше, чем Пьеро успел насладиться ею.
– Я