Балканский рубеж. Иван Наумов
грудь. Закрыла глаза и широко улыбнулась:
– Я готова! Сплю!
Шаталов с нежностью и горечью рассматривал ее лицо.
– Мой младший брат, – через силу заговорил он. – Валентин. Я стал военным, а он инженером. Меня надолго командировали в Афганистан, я даже не заметил, как он вырос. Потом я ездил по всему Советскому Союзу, совсем не бывал дома.
Улыбка медленно сошла с губ Ясны.
– Потом я узнал, что он бросил все и исчез. Оставил записку родителям: «Так нечестно. Нужно им помочь». Валентин в девяносто третьем уехал в Сербскую Краину, больше мы его…
Ясна стояла вся белая, но не открыла глаз.
– Если проще, говори на русском. Я же понимаю… чуть-чуть.
– Его могила где-то там, – продолжил Шаталов по-русски. – Я стал учить сербский. Мечтал попасть в миротворческий контингент, рапорты по три раза в год направлял. Думал, приеду, найду Валькину могилу. Даже не разобрался, что здесь в Боснии – Республика Сербская, а Сербская Краина теперь в Хорватии. Выходит, не туда приехал! Дурак, да?
Ясна сильнее прижала пальцы к его груди, открыла глаза. Заговорила по-сербски короткими рублеными фразами:
– Туда приехал. Вы здесь нужны. Слишком много крови. Много смерти. Мало жалости. Совсем мало справедливости. На кого нам еще рассчитывать? В девяносто четвертом нам пообещали мир в обмен на разоружение. Когда нас безоружных шли убивать в девяносто пятом, войска ООН просто расступились, слились с пейзажем. Если бы тогда здесь стояли русские, все было бы по-другому.
Ясна не замечала собственных слез. Шаталов осторожно смахнул их мизинцем. Она на секунду задержала дыхание и продолжила отстраненно, по-деловому:
– С поисками могилы я могу помочь. По нашей линии. Что известно?
Шаталов достал из бумажника маленькую нечеткую фотографию. Холм, на холме деревянный крест, на табличке всего две буквы и даты: «В. Ш. 1969–1994». Ясна внимательно рассмотрела фотографию, кивнула:
– Я постараюсь.
Шаталов взял ее за плечо. Она не отстранилась.
– У тебя бывают выходные? Свободные дни?
Ясна не ответила, лишь вопросительно приподняла брови.
– Слишком грустный сон получился, – объяснил Шаталов. – Хочу другой… другие.
Она пальцами прикрыла его губы, потом провела по щеке.
– Андрей… Я, наконец, получила разрешение на перевод. С осени ждала. Совсем скоро я переезжаю в Югославию, в Косово.
– Там война, – сказал он, оглушенный, потому что просто не знал, что еще сказать.
Ясна приподнялась на цыпочки, притянула его к себе, долго целовала в губы. Потом отодвинулась и сказала очень буднично и решительно:
– Вот именно. Там война.
И все бы ничего, но Саня Зуев, за долгий день накорячившийся при погрузке-разгрузке авиационных железяк – и как такая тяга в воздух-то поднимается! – захмелел стремительно и недобро. Пружина, взведенная в душе событиями последних дней, нападением на Югославию, невозможностью хоть как-то ответить, стремилась разжаться.
Зуев обвел взглядом американских солдат, опрокидывающих жестянку за жестянкой, криво