Дорога в Алатырь. Николай Шмагин
форме будешь, гусь лапчатый.
Все вокруг, включая инвалида, засмеялись.
– Лексей! Уважь обчество, исполни концерт. Уж мы не обидим, – громко попросили из толпы.
– Конешно, не обидим, не сумлевайся! – оживились вокруг, с интересом обращая взоры на инвалида, – просим, Алеша! Давай-давай, не кобенься!
– А может, он устал сегодня, не в силах? Чо пристали к человеку?
– А ты помалкивай! Тебя не спросили…
Алексей-Алеша обвел взглядом снизу вверх толпу ожидавших его решения мужиков, и мутота в его глазах сменилась озорными огоньками.
Все поняли, что концерт будет.
– Тихо вы, угомонись пока! – настала та тишина, какая только возможна у винного ларька в день получки.
Алексей-Алеша прикрыл глаза, сосредотачиваясь, затем приподнялся в тележке своим могучим торсом, насколько возможно, уперся мосластыми ручищами в деревянные ручки-колодки и, оттопырив зад, громко и четко пропердел гимн Советского Союза: целый куплет да с припевом.
Иссякнув, откинулся назад, отдыхая.
Мужики почтительно прослушали концерт, затем один из них поднес артисту полный до краев граненый стакан водки, другой – кружку пива.
Все с уважением проследили, как он аккуратно выцедил водку и осушил кружку пива. После этого зааплодировали.
– Спасибо, Алеша, уважил, так уважил! – умилился один мужичок.
– Сроду такого не слыхивал! – изумился другой, помордастей.
– А мы иногда слухаем, – похвалился третий, ражий.
– В день аванса и получки! – вокруг захохотали. В руках у инвалидов появились новые кружки с пивом, стаканы с водкой…
Отсмеявшись, дед попрощался с мужиками, взял Ваньку за руку, и они, пошатываясь, пошли домой. Ванька оглянулся, чтобы еще раз посмотреть на необыкновенного инвалида Алешу и увидел, как тот уже пьяный в лоскуты размахивал руками, кричал что-то, затем вывалился из тележки в грязь и захрапел на всю Старо-Базарную площадь…
В голове у Ваньки шумело, он глупо ухмылялся и, подражая деду, тоже шаркал ногами и лихо сплевывал, засунув руки в карманы. Споткнувшись, осерчал, совсем как дед:
– Тудыттвою растуды, екарный бабай!
Дед покосился на него и, затоптав цигарку сапогом, пошел ровнее. Ванька с сожалением посмотрел на раздавленный окурок и представил, что затягивается цигаркой, как дед. Получалось у него неплохо…
По двору разносилось Борькино чавканье. Ванька утер пот и с силой потянул пилу на себя – от себя, стараясь не осрамиться перед дедом.
– Не рви пилу, плавно тяни, – усмехнулся дед, и они стали пилить. Наконец, чурбак упал в траву рядом с козлами, а дед с внуком принялись за следующий. Но Ванькины руки уже еле двигаются, держась за ручку пилы.
Из сарая вышла бабушка с пустым ведром из-под помоев.
– Ну, што, пьяницы, утомились?
– Отдохни пока, в сад сбегай, – пожалел дед запарившегося внука, и бабушка заступила на Ванькино место. Пила в их руках послушна и проворна, она весело звенит и поет, роняя в траву желтые опилки,