Я остаюсь. Дарья Ваулина
Потом мне стало ясно: все решало мнение большинства, мое мнение никогда не совпадало с тем, что думали одноклассники. Даже на 8 марта я рисовала на открытке не маму, а папу. И я быстро стала изгоем.
*******
С девяти лет я бредила Америкой и рассказывала всем, что уеду туда и меня никто больше не увидит. Моя сестра и братья побывали в Америке, и все возвращались какие-то другие. С подарками, и сказочными историями о том, как там все иначе, чем у нас. Я думала о ней, как о земле обетованной, бредила этой страной, а в школе надо мной все смеялись, когда я показывала синюю баночку с детскими духами или что-то подобное. Но мне было все равно. Америка жила во мне и была мной, она была лучшим, что со мной приключилось. Эти разговоры вызывали у моих одноклассников справедливый гнев и раздражение. Поэтому в школе меня никто не любил. В 12 лет я пришла домой с очередного урока и сказала, что больше в школу никогда не пойду. Буду учиться дома.
Тогда родители отдали меня в частную гимназию. Если в первой школе я вела себя тихо, не считая рассказов про Америку, то во второй стала бунтарем. Там было запрещено все подряд. Нам нужно было носить форму, избегать косметики, вести себя скромно и прилично. Я нарушала всю возможную дисциплину. В рюкзаке у меня были журналы для женщин и детективы, я жевала жвачку, красила ногти лаком розового цвета и не снимала сережек. В столовой я завязывала алюминиевые ложки в узел, в раздевалке натягивала джинсы и демонстративно выходила из школы. В какой-то момент охранник заметил мою «акцию протеста», догнал и вернул обратно в школу. Там меня заставили надеть форму. Тогда я начала переодеваться в подворотнях. И с удивлением заметила, что мне нравится быть бунтарем.
***********
Школа закончилась, и я поступила в университет. Меня приняли на бюджетное отделение – те, кого должны были взять на мое место, вовремя не принесли заверенные оригиналы документов. Так я внезапно оказалась на отделении «Языки и теория коммуникации. Теоретическая и прикладная лингвистика», хотя эта тема никогда не входила в мои планы. На выбор можно было взять один язык (но не английский!) – так я начала учить испанский.
Мы зубрили неправильные глаголы по советским учебникам, и эти уроки напоминали пытку. Преподаватели редко готовились к занятиям, просыпали и опаздывали. Как-то мы целый год проходили фразовые глаголы и выражения, а еще, редкие ругательства. Преподаватель начинал урок, зачитывая фразы на испанском, а мы должны были догадаться о том, как они переводятся на русский. Грамматику испанского мы «смаковали» все пять лет. Все знания были сугубо теоритическими и никак не могли помочь в реальной жизни. То, что можно дать в сжатом виде за два-три месяца, превратилось в бесконечную атаку форм.
Помимо испанского, мы изучали старославянский и латынь. Старослав произвел на всех первокурсников такое сильное впечатление, что большинство провалило экзамен и вылетело в первый год. Я осталась, но со смешанными чувствами. Предстояло выбрать еще один язык. Я выбрала французский. К моему удивлению, прямо с первого урока меня отправили в деканат. Там мое имя значилось напротив