Штрафной батальон. Евгений Погребов
бы своей бурдой тех, кто спер. Мыто при чем?
– Вы же, сволочи, и сперли.
– Но-но! Кто это вы? Ты видел?
– Окромя вас, некому. Ни разу еще ничего не пропадало, пока вас на нашу голову не пригнали. Жулье!..
– Конечно! Если штрафники – значит, поливай грязью, да? Вали валом – опосля разберем?..
Но как ни шумели, как ни ворчали, а с похлебкой в один присест расправились. Не отказались бы и от добавки, да не положено. Потянулись к бачкам с питьевой водой – котелки ополаскивать. И лишь тогда разобрались, что «хевра» все еще усиленно чавкает в своем углу и опять, подначивая, во всеуслышание умением жить похваляется. Неспроста напоказ выставляются, наверняка нечисто дело. Взяло штрафников за живое.
– Да что же это такое делается-то? – вскипел обычно отмалчивавшийся, покладистый «указник» Сикирин, слесарь-сборщик с авиационного завода. – Ведь точно они стащили! Сто человек голодными оставили, негодяи! К стенке таких надо без всякой жалости! Выродки!..
– Но-но, батя! – раздался в ответ сытый ленивый возглас короткошеего Башкана, кичившегося своим умением повергать в драке противников ударами головой в живот. – Ты для того и создан, чтобы быдлой работной быть и на заводе вкалывать, а жрать за тебя, по нашенским законам, нам полагается. И перья не поднимай – вырву! Скажу, что так и было…
– Сам ты быдло! Ворюга!..
Перестали штрафники котелками греметь. Кто в проходе стоял, кто на нарах сидел – повернули головы в сторону Сикирина и Башкана, насторожились. До всех дошло – вот он, край. Не может так больше продолжаться, чтобы кучка подонков безнаказанно над целой сотней людей изгалялась. Давно в душах протест вынашивали, но открыто выразить в одиночку опасались: многих впервые на пересыльном пункте только увидели. Что за люди, кто друг, кто враг, кто грудью за тебя пойдет, а кто струсит – не поймешь. Время, чтобы узнать, требуется, а пока таились один от другого, приглядывались. Сикирин первым позорное малодушие преодолел. Призывом для всех его возмущенный голос прозвучал.
Единым махом выметнулся в проход Павел. Еще не сознавая ясно, что предпримет в следующий момент, двинулся в угол к уголовникам, тяжелея с каждым шагом телом и сжав кулаки. Боковым зрением успел заметить, как сорвались с нар следом за ним Махтуров и Шведов, застыл в выжидающей позе готовый кинуться на выручку десантник Кусков.
Обвальная тишина повисла за спиной. И сам Павел точно оглох, точно придавило его контузящей волной. Ничего не слышал и не видел пред собой, кроме замутненной наглой физиономии Башкана, захлебывающейся мелким поганеньким смешком.
– А ну, повтори, гад, что ты сказал! – надвигаясь на уголовника, сурово потребовал он, еле сдерживаясь от мучительного соблазна с ходу, с маху, не раздумывая, разнести вдрызг, исковеркать литым ударом ненавистную хамскую ухмылку.
Башкан как сидел у края нар, вполоборота к проходу, так и не пошевелился до самого последнего момента – как будто парализовало его. Тупо моргал, соображая с натугой, чего от него хотят и возможно ли такое. Наконец в мозгу что-то сработало, пробило.