Морская душа. Леонид Соболев
мы, говорят, не нанимались неделю в море болтаться, будьте любезны идти на пробу согласно контракту.
Я попробовал штурману на самолюбие повлиять.
– Как же, – говорю, – так? Класс кончили, вполне квалифицированный специалист, а зовете дядю с берега… Может, сами рискнете?
– Что вы, товарищ комиссар, – говорит штурман, и в глазах этакий священный трепет, – да меня Балтазар Гансович со свету сживет, если я к компасам притронусь! Это уж его святое дело – девиация. Хорошо, если доверит с путевым побаловаться, и то под своим руководством. Нет уж, вы меня на такое дело не подбивайте…
А Балтазар этот самый за уничтожение девиации сдельно от порта получал, поштучно с компаса, и хотел было я штурману рассказать, как в деревне один чудак цельную зиму кормился – по всем избам на граммофоне играл, пока кто-то не догадался сам ручку завести, когда тот заснул. Но вижу – примет мой штурман эту притчу за святотатство, и смолчал.
Ну, привез он к обеду Балтазара с его чемоданчиком, погонял нас тот по рейду, поколдовал с компасами, потом удалился к штурману в каюту, потребовал чаю и побольше сахару и через полчаса выложил нам таблицы девиации на все три компаса, аккуратно так выписанные, на специальных бланочках, чернилами – и на любом курсе все нули или четвертушки градуса. Словом, изничтожил девиацию целиком и полностью, как это компасному богу и положено, и смылся на очередной визит. Штурман Балтазаровы нулики, как икону, в рамочку – и поплыли, благословясь.
Вышли с рейда, легли на Кронштадтский створ, начали ход прибавлять, а я смотрю назад, на створ, – за кормой маяки все время разъезжаются. Я командиру намек – что это, мол, мы всё со створа сползаем?
– Я и то удивляюсь, – говорит командир, – уводит нас курс вправо. Наверное, штурман с поправками запутался, минус за плюс принял. Молодой еще, пойду сам проверю.
Проверил – нет, все в порядке, а маяки никак створиться не желают. А рядом, заметьте, мины, их еще тогда не вытралили, да тут еще мехáнички обрадовались, завернули на пробу самый полный: летит эсминец птицей, и каждый градус курса может боком выйти – того и гляди, с фарватера выскочишь. А у штурмана политико-моральное состояние вовсе исчезло: стоит у карты весь мокрый и все с Балтазаровыми нулями мучается – в уме их складывает, и карандашом и чертежом, а курс у него со створом никак не сходится. Тогда я командиру опять намек – немыслимо, мол, таким ходом лупить, когда курс не заладился, этак и взорваться недолго, мины-то – вон они. Надо, мол, что-то придумать. Он и говорит штурману:
– Плюньте вы на путевой компас, вы, наверное, с ним чего-то намудрили, зря это вас Балтазар Гансович помогать допустил. Ложитесь на курс по главному, на нем он сам уничтожал, вернее будет.
Сбавили мы ход, и счастливо. Потому что залез наш штурман к главному компасу, сверился с ним и командует рулевому:
– Еще вправо девять градусов по компасу!
Покатился эсминец вправо, а у меня в глазах круги пошли: этим курсом мы через десять минут мины целовать начнем! Пришлось