Соседи по Москве. Эллина Наумова
вещи в квартире лежали, хотя сами уже в Бутово жили. Подремонтировал Коля там все, обустроил, забрал узлы. А потом вспомнил, что оставил икону Николая Угодника без оклада, старинную, всю в трещинках, наверное, дорогую. И велел жене, когда за деньгами поедет, ее забрать. Оксана квартплату взяла и свое попросила. А баба вдруг так ехидно говорит: «Когда ваш супруг приходил за скарбом, он старую балалайку и эту икону попросту закинул на антресоли, как равновеликие деревяшки. Вы же на доски не молитесь. А я православная, мне этот образ в утешение. Оставьте, пожалуйста, когда буду съезжать, с собой не заберу, клянусь». Оксану аж в жар бросило от таких упреков. Тоже нашлась богомолка, без своих образов на квартиру идет! Прав был Коля – ценная икона у тетки, раз она так распелась. «Нет, муж велел домой принести. Мы, конечно, немного иначе молимся, но это – память о бабушке». Вздохнула. Отдала. Попробовала бы не отдать! Коля разобрался бы.
Сама Оксана любила свой маленький городок под Киевом и век бы никуда из него не двинулась. Там мама с сестрой – родные души, а мама еще и замглавврача единственной больницы – уважаемый человек со связями. А какое место душистое, в любое время года аромат витает – то цветов, то разно травья, то сена! Но Коля, настоящий глава верующей религиозной семьи, учил, что в России, в Москве у детей перспектив больше с образованием и работой. Это – потом, для начала же у многодетных семей льготы немалые. Вот и ехали за этими льготами и перспективами – чего для своих кровиночек не сделаешь! А так-то провались она, эта чужая столица. Мама в юности наездилась туда за дефицитом – одеться, обуться в чешское и польское, люстру там немецкую выстоять… Однажды, году в семьдесят шестом, на Электрозаводской вечером случайно напала на китайские пуховые подушки и одеяла. И взяла. Ох, как им тогда весь городок завидовал!
Зато и оскорбить честных женщин наглые москали были не дураки. Ездили стаями, ходили по двое-трое, так безопаснее было деньги из бюстгальтеров и трусов вынимать. И вот как-то идут мама с подружкой – взмыленные, сумки «назад-наперед». И видят на другой стороне улицы двух женщин, с которыми прибыли и разошлись – у всех свои маршруты были. Те – с полупустыми авоськами, а эти под завязку отоварились. А уж скоро в обратный путь. Бедняги простосердечно закричали: «Гана, Галя, вы откуда?» А эти так же во всю глотку отвечают: «С «Праги» мы!» В смысле из магазина. Конечно, у всех своеобразное украинское «хгэ». И две профурсетки, налегке проходившие мимо, прыснули безо всякого стеснения. А потом все столкнулись возле лотка с лимонами-апельсинами. При ез жим-то сколько дадут в руки, столько они и утащат, а эти купили себе по одному апельсинчику, гадины. И, отходя, тихонько, но все же слышно припомнили: «С Праги мы». И давай опять ржать.
А вот мама, когда рассказывала про это маленькой Оксане, плакала. Смеяться над чьим-то национальным выговором – значит всей нации в лицо плевать. За что? За язык предков? Это – какими же суками надо быть. Тут уж Оксана в кротости не упражнялась, называла