Историкум. Мозаика времен. Андрей Дашков
почитайте, – улыбается в ответ профессор. – Это очень интересно.
А Якову сейчас не до улыбок. Полученная от «врага революции» книга непременно заинтересует и кое-кого в Москве. Отношение к бывшему адъютанту Троцкого и без того настороженное. Нельзя рисковать из-за какой-то книжонки.
Но, с другой стороны, от неё прямо-таки веет тайной. Это трудно объяснить, но то ли книга, то ли сам старик как-то связаны с другими загадочными событиями его жизни. Ради разгадки тайны стоит пойти на риск. Опасно? Да, смертельно. Но разве Яков когда-нибудь боялся смерти? Нет, только смерти случайной, по недоразумению, как могло произойти тогда, в Киеве.
Яков медленно, шаркая ногами, поднимается по парадной лестнице бывшего Института благородных девиц. Ему не хочется подниматься. Страшно не хочется. В городе ходят слухи, что подвалы этого здания доверху залиты кровью. Обыватели, конечно, преувеличивают, но ЧК есть ЧК.
Однако выбора у Якова нет – с гноящейся раной на плече, кое-как перевязанной старым рушником, далеко не убежишь. Да и обложили его теперь с двух сторон – и большевики, и братья-эсеры.
Ужасно нелепо всё получилось.
С приходом красных оставаться в городе стало опасно. Чекисты уже арестовали нескольких левых эсеров, и хотя никто из них не знал настоящего имени Якова – для всех он был Григорием Вишневским, – лучше не рисковать и перебраться в Одессу.
И надо ж было ему проговориться о своих планах Лиде Сорокиной! Яков надеялся, что симпатичная девушка согласится уехать с ним. Даже собираясь на тайную эсеровскую сходку в лесу возле дачного посёлка Святошино – всё ещё надеялся. Хотя бы на романтичное прощание.
А вышло – романтичней некуда. Хорошо ещё, что эти робеспьеры решили зачитать приговор предателю и провокатору Григорию Вишневскому. Он успел прийти в себя, сбить оратора с ног и скрыться в кустах. Семь пущенных вдогонку пуль просвистели мимо, а восьмая вроде бы и не больно цапнула за плечо.
Яков неделю скрывался на чердаке заброшенной дачи, не решаясь вернуться в город. А когда всё-таки решился, услышал в трамвае много интересного: на днях эсеры средь бела дня прямо на Крещатике застрелили провокатора по кличке Живой и раструбили об этом по всему Киеву. Правда, ещё через два дня они снова хвастались, что убили его бомбой, бросив её в госпитальную палату. То ли в первый раз обознались, то ли и впрямь живучий оказался, падлюка, добивать пришлось.
Яков слушал эти разговоры да посмеивался. Кличку Живой он взял себе ещё весной, после того как попал под Кременчугом в лапы петлюровцев, лишился передних зубов и лишь чудом не расстался с жизнью. Обмишурились вы, товарищи эсеры, кого-то другого подорвали. Но, выходит, его и в самом деле считают провокатором.
А тут ещё одна неприятность – начала гноиться рана на плече. Нужно срочно показаться врачу, но любой эскулап, ещё практикующий в городе, сразу же сообщит в ЧК о пациенте с огнестрельной раной. Так зачем же тянуть?
Яков собирается с силами и заходит в приёмную. Громко называет дежурному свою фамилию. Почему-то она не производит