В поисках войны. Пять лет в Крыму. Александра Крыленкова
была постоянно мысль: а вдруг депортируют опять? Ну а чего им стоит? Никто же сюда войска не введет. Это бред собачий… А что им стоит посадить нас на какие-то там товарняки те же? Или еще что-то?»
Особенно страшно было недели две спустя после 26 февраля, когда все больше и больше техники стало появляться… они курсировали по всему Крыму, ездили беспрестанно там-тут…. Мы еще сидели в рациях. И со всех регионов сообщают каждые полчаса о том, что там поехало около 30 машин, туда поехала такая-то колонна с КАМАЗами, с людьми, и ты понимаешь, что хрень творится. Вот тогда было реально страшно.
В тот период у нас не было свадеб. А как вы думали? Приходили дети из школы, говорили, что у них написано на партах «Депортация 44-го года», «Татары – вон». У нас больные бабушки, знаете, сколько смертей? Какие свадьбы? У меня настроения никакого не было, у меня депрессия была, я была больной человек. Я с дивана не поднималась.
Никогда не думала, что так безобразно могут вести себя люди. Хотя уже когда появились человечки неопознанные, уже тогда было очень страшно, потому что легче, когда ты знаешь врага в лицо. У меня во дворе сначала казаки появились, бухие-пребухие. Я боялась детей выпустить, дверь открыть. Мы стояли, как сейчас помню, эти ступеньки, стеклянная моя дверь, и мы, как обезьянки, смотрим через стеклянную дверь и рассматриваем одежку казака, уж больно она колоритная. На голове малахай этот у него по самые брови, вот такие вот усы, усищи с седыми концами, замызганные, красный нос у него, шаровары на ногах, унты какие-то – очень колоритный. Шабелька у него настоящая на боку.
Алиме относится к факту аннексии намного спокойнее, чем большинство крымскотатарских активистов. Да и к активистам как таковым себя не причисляет, но её переживания в момент появления военных на полуострове совершенно такие же:
Я как мать боялась за своих детей, для меня это трагедия, потому что они же вот уже взрослые, старшему 27, младшему 25, всякое в жизни могло быть и может быть… Ни одной матери не пожелаю таких переживаний…»
О том, как воспринимала происходящее крымскотатарская молодежь, я разговаривала с двадцатитрехлетней Адиле:
Сперва был шок. А спустя пару дней началось это все – и военные в центре города, и люди в формах с автоматами, и скопления народа возле оружейных магазинов. Тогда уже было интересно. Тогда уже начала гуглить, читать, смотреть – что? Где? Как? Почему?
…Из-за Майдана я, конечно, переживала. Мама сидит, в истерике почти бьется, с давлением. Папа… Я – ребенок, которого из дома особо далеко не выпускают, и я сижу, смотрю телевизор, и время от времени истерики у меня тоже были. На нервной почве.
Тут, в Акмечети [район Симферополя], после того как написали на заборах… всякую гадость про крымских татар. Во всех местах компактного проживания молодежь татарская самоорганизовывалась (возраста 19—20 лет) … патрулировала. Я за них очень переживала. Девчонок не пускали.