Первое поле. Александр Зиновьев
вешалку её пальто, повесил свою курточку, он перестал дрожать, понял, вот так почти вдруг понял, что ничего страшного-то нет. Что руки-ноги целы, портфель – вот он, что Нина тоже человек, хоть и девочка. Нина провела его на кухню, где поставила чайник. Отодвинула белую занавеску на окне, и Матвей увидел в окно мокрые ветви большого дерева, соседний кирпичный дом. Потом повела в ванную, руки мыть, дала полотенце, в общем, как-то так освоился!
После чая Нина привела Матвея (как щенка, что ли?) в свою комнатку, странно похожую на увеличенное в размерах купе в поезде. Так же, как на кухне, посередине стол от окна, с занавесками, только больше. С одной стороны стояли два стула, с другой – кушетка под серым покрывалом. В изголовье лежала небольшая подушка-думка, на стенке висел коврик с горными вершинами. На столе лежали выкройки. Матвей сам себе показался большим в этой комнатке. А вот выкройки – он вспомнил, у мамы их видел, и поэтому знал, как они выглядят. А Нина уже переоделась в незнакомое платьице с талией, с беленьким воротником, перестала быть школьницей и стала с увлечением показывать и рассказывать, что она придумала сшить и как это будет выглядеть, и показывала это на себе, прикладывая выкройки к телу! От этой демонстрации и прикладывания голова у Матвея слегка опухла. Ну, то есть Матвей и видел, и понимал про платье, но это же всё впервые! Так что волнение его было совершенно объяснимо.
Он держался, кивал опухшей головой и никак не выдавал себя, заметил, что всё больше и больше волнуется от такой близости девчачьего тела и разных к ним прикладываний. Правда, даже что-то спрашивал. На кухне снова запел чайник, что и спасло от этого возникшего волнения. Нина сбегала несколько раз на кухню и накрыла, убрав выкройки, стол. Чашечка, блюдечко, ложечка, сахар, бублики, заварник… Парок из носика. Всё такое простое, понятное и привычное.
После чая Нина совсем убрала выкройки. Матвей сидел на её кушетке и наблюдал, как она всё это делает. Что-то положила на полку, нитки – в ящичек швейной машины, лекало, такое удивительно большое, повесила на специальный крючок. Поправила скатерть и села – ой! – рядом с Матвеем. И так близко, что Матвей даже подвинулся, чтобы место было и Нине. Но Нина…
Нина вдруг – получилось, что вдруг, – повернулась к нему и положила обе руки ему на плечи, приобняла, притянув его голову к себе, к своей груди. Затем так же по-простому слегка отодвинула его от себя, и Матвей зажмурился, потому как увидел, что Нина тянется к нему губами. И она дотянулась, покуда у него сердце падало непонятно куда, но вниз, и прикоснулась не горячими, нет – какими-то угольями к его губам, и Матвей тихо скончался. Даже не дёрнулся. Но сквозь, оказывается, даже не сон, хотя и не явь, почувствовал на щеках и закрытых глазах Нинино дыхание и мягкие и какие-то уверенные прикосновения, которые тотчас же становились поцелуями. Совершенно не зная, как поступить и что делать, Матвей не только страдал с закрытыми глазами, но и не дышал. А зачем дышать? Да и нечем дышать! А Нина всё чаще целовала, целовала, ерошила волосы, гладила голову и вела себя