Тщетный завтрак. Избранное. 1984–2014. Вадим Месяц

      Глянешь, и ясно, когда предаст.

      Поставлю на десять лет.

      Мертвой земли черноземный пласт,

      словно стекло на свет.

      В мертвой земле прорастет зерно.

      Горечь сожми в горсти.

      Рано ли, поздно – мне все одно.

      Нам с тобой по пути.

      Расскажи о рыбачке, о бросившем невод муже.

      О желаньях, исполненных с глупою прямотой.

      Я делал как лучше, но стало хуже.

      Не успокоит грешник, и не спасет святой.

      Мы жили с тобой у теплого синего моря.

      Мы выбирали сами дорогу в рай,

      но в радости капля за каплей копилось горе.

      Вот и плеснуло теперь через край.

      Море мертвой воды затопило уши.

      До небес поднимается над головой корма.

      Хуже худшего, жизни и смерти хуже.

      Мне страшно подумать, что ты сошла с ума.

      Я другого не вижу понятного объясненья.

      Где та девочка, что со мной жила?

      А веленья щучьего и моего хотенья

      оказалось мало без твоего тепла.

      Так бывает, когда совсем иссякают силы.

      И не спросишь совета у встречного на пути.

      Здравствуй, милая. Здравствуй, мой сизокрылый.

      Бог с тобою. И больше так не шути.

      Не до шуток. Зачем мне пустые шутки,

      раз над судьбой никогда не подняться ввысь?

      Мы так долго стояли в томительном промежутке

      и потом стремительно разошлись.

      Я готов заблудиться в заливах под вечным льдом.

      Согласен сгореть в стогу, никем не разбужен.

      Хуже не будет, некуда хуже,

      даже если станет хуже потом.

      Я считал, что добра от добра не ищут,

      но душа теперь словно карман пустой.

      Я дарил тебе платья за многие тыщи,

      но ты получила счастья рублей на сто.

      Окинув безумные взоры кровавым белком,

      гроза заливала полнеба парным молоком.

      И брошенный наискось ливнем соломенный крик

      в глухой немоте проходил переплетами книг.

      В прыжке оттолкнувшись ногою с живой тетивы,

      по каменным стенам метались прозрачные львы.

      И свет, на мгновенье скользнув по высоким углам,

      стремился шальным полотером по голым полам.

      Но полночь была неподвижна отвесом храмин,

      вставая в душе серединою всех середин,

      подобная тихой улыбке на слове «сейчас»

      и миру всему, в полукруг обступившему нас.

      Я что-то рассказывал, будто предчувствуя труд

      брожения, перерождения новых минут,

      сгорающих, как города, чтобы каждый твой жест