Имперский романсеро. Вадим Месяц
полезно душе.
Пусть колониального прошлого
нам не забыть.
Я не хочу любить,
а хочу соблазнять, —
говорит Мария,
она, наконец, поняла себя.
Температура не спадает неделю.
Народные волнения не утихают.
Мария кормит грудью
вымышленного ребенка.
Откроешь кран – течет молоко.
Ванная полная молока.
Бумажный кораблик плывет в молоке.
Дети плещутся в молоке.
И когда закрываешь глаза —
все становится белым.
Молоко… вино… какая разница…
Обитель
Детства поднебесные розы
в трудовом стекле водолаза:
не морская пена, а слезы
каплют из влюбленного глаза.
Тянутся резинкой улитки,
зацепляя кромку бумаги,
длинно распускаются свитки
под дорожкой медленной влаги.
Обвенчалась едкая сера
с женской первозданною ртутью,
на устах рождается вера,
дышит осмелевшею грудью.
Экскурсанты вышли на тропы,
в камеры направили взгляды:
разобрали сердце Европы,
как на барахолке наряды.
Тряпочное сердце не бьется,
воздухом наполнены жилы.
В чистоту глухого колодца
задувает холод могилы.
Мы великодушно забудем
непрощенный грех Вавилона,
дремлющую Прагу разбудим
громом стеклотары с балкона.
Шабаш переходит на шепот,
проступает смысл зыбкой вязи…
Времени беспечного ропот,
вечности случайные связи…
Старик
Пробудишься в безмолвии больниц,
отпразднуешь в тоске рассветный час.
В окне кружатся стаи белых птиц:
они пришли не к нам и не про нас.
В домашних тапках выйдешь в коридор,
прошлепаешь за этажом этаж.
Лифт барахлит, и не поймать мотор…
Мы налегке отправимся в тираж.
Зеленых стен зловещий шепоток
с незрячею душой поводыря
даст на прощанье воздуха глоток,
убойный, как удар нашатыря.
Там в глубине накрыт уютный стол.
И над столом таинственный фонарь
качается как пьяный богомол,
роняя незатейливый янтарь.
Одним из самых главных, вкусных блюд
ты ляжешь на него, как царь Кащей.
И над тобой склонится честный люд
в позвякиваньи вилок и ножей.
Застава меж мирами иль вокзал,
где в четком расписанье поездов
одни поедут на лесоповал,
другие на альбомы бедных вдов…
Жизнь теплится в стареющих телах,
и героизм, как музыка, нелеп,
когда в подземных мусорных углах
вам кто-то молча подает на хлеб.
Скрестите пальцы, крепче кулаки.
Из-под дверей клинических палат
выходят бурой крови языки.
И