В тени креста. Максим Владимирович Греков
Но как? Разве за этими дьволами-греками угнаться, – вспыхнул Иван Беклемишев.
– В сём я тебе могу помочь, – снова улыбнулся Фёдор Курицын. – Всё устрою, покажу все ходы и выходы. Только для этого, надо прямо сейчас обо всём договориться. Ты же боярин вольный, и можешь вовсе оставить свою нынешнюю службу, однако, чтобы не вызывать лишних кривотолков, отчего бы тебе не перейти в разряд нашего посольского приказа? Оно конечно, посольская служба, может, тебе и не по характеру, но она весьма казиста к тому делу, о котором ты сейчас радеешь. Да и…, – дьяк неожиданно широко улыбнулся – …негоже молодцу проводить дни свои в черпании чернил, да шуршании свитков.
– То есть ты предлагаешь службу в своём приказе? – сощурился Берсень.
– Внешне да, а на самом деле – даю тебе в руки все мне известные ниточки, и волю распутывать их, ведь куда бы ты ни пожелал поехать, всё это будет как бы по делам приказа.
– Э…, как же это? Всё так просто? – удивлённо закрутил головой Никита Беклемишев. – А что государь, он как же?
– С государем я сам всё берусь устроить, – почти ласково проговорил дьяк Курицын.
– Тогда и раздумывать нечего, по рукам, – воскликнул Берсень. Своим быстрым ответом он удивил Курицыных и ошарашил отца.
– Ну, коли ты так скоро решил…, значит приходи завтра, поутру, к государеву красному крыльцу, а оттуда напрямки в приказ, там запишем тебя в разрядную грамоту, – с плохо скрываемым удивлением проговорил дьяк.
– Давайте поднимем чаши! – резво предложил Волк.
Беклемишевы разом встали и подняли свои кубки, сделали по малому глотку и поставили.
– Стало быть, пора и честь знать. Коли токмо об этих делах звал ты нас говорить, то мы, пожалуй, пойдём, – искоса глядя на сына, вымолвил Никита Беклемишев.
– Да…, пожалуй, что да, – рассеяно, ответил Фёдор Курицын, – об остальном опосля…, – добавил он, встав из-за стола.
Беклемишевы отдали поклоны, и вышли на двор, братья Курицыны остались в трапезной вдвоём.
– Эк, как Курицыны всё закрутили…, – задумчиво сказал отцу Берсень, когда они выехали со двора дьяка.
Никита Васильевич ответил сыну не сразу. Бросил взгляд по сторонам и даже чуть придержал коня, отставая от едущего впереди холопа Сёмки.
– Мда…, разговор получился «с душком», – наконец пробурчал старший Беклемишев, – и уж очень мне не по нраву брат дьяка Федора – косматый Иван. Не зря в народе его «волком» кличут. Ну, ведь есть не человек, а басалай. С ним, не то, что дело иметь, сидеть за одним столом противно, иной смерд благообразнее, чем этот звероподоб.
Уловив, что сын не разделяет его настроения Никита Васильевич, оставил разговор о брате дьяка, и продолжил свою речь уже в такт мыслям Берсеня:
– Я вот в толк не возьму, как это митрополит, Софья и греки – эти Ласкари…, всё так провернули и зачем это всё им? Зачем загубили нашего ката?
– Не терплю я этих греков батя… Хитрые, высокомерные и глазами так и шарят вокруг, так и шарят…. Вот прям, вытащил бы саблю и…, так и изрубил бы каждого из них на месте!