Воины бури. Бернард Корнуэлл
до меня доходили вести о ней. Они с Сигтригром владели землей в Ирландии, и дочь присылала мне письма, потому как я научил ее читать и писать. «Мы катаемся на лошадях по пескам, – писала Стиорра. – А еще через холмы. Тут красиво. Они нас ненавидят». У нее родилась дочь, первая моя внучка, и Стиорра назвала ее Гизелой в честь своей матери. «Гизела красивая, – сообщалось в ее письме. – А ирландские священники проклинают нас. По ночам изрыгают свои проклятия, и это похоже на крик умирающих диких птиц. Мне тут нравится. Мой супруг шлет тебе привет!»
Сигтригра всегда считали наиболее опасным из двоих братьев. Молва утверждала, что он умнее Рагналла, а его умение обращаться с мечом вошло в легенду. Но потеря глаза, а быть может, женитьба на Стиорре немного остепенили его. По слухам, Сигтригр довольствовался возделанными полями, рыбой в море и обороной своих земель. Но останется ли он доволен ими, если старший брат захватит Британию? Вот почему я поручил Бедвульфу высматривать красную секиру. Мне требовалось знать, стал зять моим врагом или нет.
Принц Этельстан разыскал меня, когда последние из неприятельских кораблей скрылись из виду. Прибыл он с полудюжиной спутников, все на здоровенных скакунах.
– Господин, мне жаль! – начал парень.
Я сделал ему знак замолчать, снова переключившись на Финана. Он обрушивал яростные реплики на распростертого перед ним раненого, а тот огрызался, и не требовалось знать ирландский язык, дабы понять, что они обмениваются проклятиями. Не часто я видел Финана таким злым. Он шипел, орал, вещал, и ритмичные слова падали, как удары молота. Слова эти пригвоздили соперника, – уже раненый, тот еще больше слабел под градом оскорблений. Воины глядели на этих двоих, пораженные этим гневом. Потом Финан обернулся и схватил копье, прежде отброшенное им. Затем приблизился к жертве, сказал еще что-то, коснулся висящего на шее распятия. Как священник, вздымающий чашу с Дарами, мой друг поднял обеими руками копье острием вниз и задержал в таком положении. Он помедлил, после чего произнес по-английски:
– Да простит меня Господь.
И с силой опустил копье, закричав от натуги, когда острие прошло через кольчугу и грудину к самому сердцу. Лежащий дернулся, на губах его выступила кровь, а руки и ноги трепыхались. Несколько слабеющих ударов сердца, и он умер – с раскрытым ртом, пригвожденный к берегу копьем, насквозь пробившим сердце и погрузившимся в почву.
Финан рыдал.
Я подъехал ближе, наклонился в седле и коснулся его плеча. Это был мой друг, мой старейший друг, соратник в сотнях «стен щитов».
– Финан! – окликнул его я, но он на меня не смотрел. – Финан!
На этот раз ирландец поднял глаза.
– Я думаю, это был мой сын, – выдавил он.
– Кто? – опешив, переспросил я.
– Сын или племянник, не знаю. Прости меня Господь, я не знаю. Но я убил его.
Он побрел прочь.
– Мне жаль, – повторил Этельстан тоном таким же несчастным, как у Финана. Он смотрел на дым, медленно ползущий над рекой. – Они явились ночью, а обнаружили их, только когда увидели пламя. Мне очень жаль. Я подвел тебя.
– Не