Мухтарбек Кантемиров. Татьяна Свичкарь
не жалели себя. Травмы – они же в цирке постоянно. Покалечишься, отлеживаешься, и только одна мысль мучает: все работают, а ты нет. Подымаешься, и идешь. И поэтому все долго не заживает. Зато – не нарушается номер, зато – партнерам легче.
Еще отец воспитывал нас – рассказами.
Это были удивительные рассказы. Они передавали самую душу нашего народа.
– Дети мои, – говорил папа, – На вас ответственность за весь род. Вот послушайте, это было в конце девятнадцатого века. По берегу реки бегали пацаны. Для осетин вода – это святое. Дон, Днепр, Днестр, Дунай – все названия по-осетински переводятся. Самое бережное отношение у нас к воде. А тут один мальчишка накакал в воду. Дело небывалое! С тех пор эту фамилию называли «поганящие воду». Из поколения в поколение называли так.
Этот случай с водой меня потряс! С тех пор я так боялся сделать что-то, что опозорит мой род!
И про лошадей папа говорил:
– Был случай. У нас в роду очень хороший конник погиб, его хоронили. Подвели к гробу коня, как положено. И отпустили его – уже никто на нем ездить не будет. И вот выпускают его утром в табун, а вечером лошадь не приходит.
Сыновья к пастуху:
– Где наш конь?
– Когда пригоняют табун – идет к вашему дому, – отвечает тот.
Вечером сыновья пошли навстречу и увидели. Конь подошел, тронул мордой знакомые ворота, повернулся… Пошел на кладбище и простоял у могилы всю ночь.
Или еще. Убили всадника. Конь над ним встал, и никого близко не подпустил. Невозможно было подойти. А у убитого пояс, на котором висел кинжал. Конь хозяина за пояс взял, и нес больше двадцати километров – к шатру. Положил около входа и умер.
Это то, что осталось в легендах.
А в наши дни…
Когда папа работал в Гамбурге – там, на территории огромного зоопарка – была выставка, культуры разных народов… И у арабов – палатки. Младенцы и ползунки в них, а кто уже хоть немного ходит – те все работают.
И вот, вдоль палаток ходит белая арабская лошадь. Если кто из малышей выползает, она берет за рубашонку и возвращает назад.
Так люди собирались смотреть именно на это, ходили и заглядывали в палатки. Правда ли, что так бережно лошадь это делает – и ребенок даже не плачет?
Вот такие истории нам папа рассказывал. Мы их впитывали. Поэтому я не могу сказать – отец, мать… Мама, папа… это все в крови.
Жили под нашим кровом и другие осетинские обычаи.
Мама говорила отцу «ортолак» – «этот мужчина». И я думал, что это другое имя папы.
Я его как-то так назвал. Мама расхохоталась:
– Это только я могу говорить!
– Михако, – сказал папа, на грузинский манер меня назвал, – Тебе повезло. Старших я ремешком воспитывал, а тебя мне не позволяют трогать…
В седло меня папа посадил, когда мне было лет шесть.
Мы работали в Тбилиси.
Но я не могу вспомнить времени, когда бы лошадей не было рядом.
В детстве меня не снимали на пленку. Но, десятилетия