Плыл по морю хариус. Владимир Холодок

      Я доволен собственной квартирой,

      правда, много странностей у нас:

      что ни мебель – то одна сатира,

      что ни юмор – то один палас.

      Доски половые в коридоре

      разошлись, как в ссоре меж собой.

      А в щелях лежат, как на просторе,

      шутки и слова на вкус любой.

      Да, не сор, а шутки, как ни странно.

      Здесь живет не плотник, не юрист.

      Здесь развёл свой юмор окаянный

      неофициальный юморист.

      Вот жена, она уже привыкла,

      только глянет глазом на палас –

      видит там не семечки от тыквы,

      видит пару шуток или фраз.

      Или в холодильнике, к примеру,

      ищет не пельмени – афоризм.

      Сварит, поперчит и соли в меру.

      Съешь его – как принял пару клизм.

      В морозилке – восемь анекдотов,

      мало ли – храню на чёрный день,

      вкусные, как восемь антрекотов,

      свежие, как от коровы тень.

      На полу, а также на диване

      шутки просто так у нас лежат.

      Три вчера опять помылись в ванне,

      брызгались, как трое медвежат.

      Я люблю их и любуюсь ими,

      вон у телевизора сидят.

      Самым шустрым я придумал имя

      и вооружил их, как солдат.

      А вооружённые остроты,

      если прокричат они со сцен,

      будут поопасней целой роты

      на период взвинчиванья цен.

      Толстенький, пушистый, как котёнок,

      отдыхает, свернутый в клубок, –

      это наш семейный юморёнок,

      мой однофамилец Холобок.

      Служит он, как верная собака,

      наш уклад семейный бережёт,

      ссоры пресекает, забияка,

      рюмку дашь – так песенку споёт.

      Раз жена запнулась за остроту,

      шлёп ее в сердцах по голове.

      Сжалилась потом и на работу

      в школу забрала её к себе.

      В школе эта шутка прижилася,

      полюбилась всем учителям,

      и теперь почти что в каждом классе

      от нее шутята – там и сям.

      А жене приятно, что шутницей

      числится теперь она крутой.

      И смеются даже ученицы,

      глядя на детей остроты той.

      Мне не жалко, пусть везде разносит,

      шутка лишь на воле молода.

      А в неволе опускает носик

      и устаревает иногда.

      Как-то я ревизию устроил:

      афоризмы, шутки и слова

      подходили в ногу дружным строем,

      я их всех считал по головам.

      Вот подходит шутка-инвалидка

      с костыльком и руки крендельком –

      то на дне рождения у Лидки

      пошутил я как-то под хмельком.

      А другая, вся в татуировке,

      песню нецензурную поет,

      нос краснее вымытой морковки –

      я изрёк с похмелия ее.

      Маются, бедняжки, тянут лямку,

      стыдно посмотреть мне им в глаза.

      Что сказал, то не зароешь в ямку.

      Надо думать, прежде чем сказать.

      Фраза лишь сидела одиноко,

      с шуткой не общалась ни с одной.

      Грустные глазища с поволокой,

      волосы с красивой сединой.

      – Кто такая? Сколько лет пробило?

      Фраза улыбнулась мне слегка:

      – «Я люблю» – мое названье было,

      а живу я многие века.

      Я её проставил по реестру,

      инвентаризации – отбой.

      Недостачи нет, а значит – к месту,

      если всё отметим мы гульбой.

      Эх, плясали шутки, мои шутки,

      даже фраза эта разошлась.

      Мы бы веселились, может, сутки,

      да супруга в комнату к нам – шасть!

      И с порога:

      – Это