Нумерат. Число Консула. Анна Кондакова
сестры застыл на подбородке Никиты, скользнул вверх, прямо в глаза. Ожил на мгновение, кольнул отчаянием и снова заледенел странной решимостью. Кошка стояла ещё секунд десять. Жгла взглядом, рот приоткрыла.
Потом шумно вдохнула носом, испустила стон боли, зажмурилась мокрыми ресницами…
… и шагнула через порог.
В ушах Никиты защекотал дьявольский шёпоток:
– Уйди, Кит. Не хочу твоей смерти. Хочу прогуляться. Мне нужен нумерат.
***
В окулярах бинокля мелькнул багровый шлейф. И тут же скрылся за углом неспящей многоэтажки, метрах в ста.
– Ну, привет. – Клим медленно-медленно выдохнул носом.
Выпрямил затёкшую спину – без движения просидел почти два часа – и повёл онемевшим плечом, заодно сбрасывая рюкзак.
Каждое его действие всегда было функциональным, а не просто пожирало энергию. Её и без того не хватает. Днём Клим – на учёбе (как-никак обычная жизнь продолжается), а ночью по подворотням шарахается да заброшенным зданиям. Спит не больше четырёх часов в сутки, обычно вечером, когда наступают сумерки, – самое спокойное время, самое тихое.
Так и живёт последние четыре года. Устал, как собака, вот и экономит на телесной энергии. Скоро научится спать с открытыми глазами и при этом ходить по проводам. Ниндзя доморощенный.
За последний месяц не меньше десяти раз утыкался лбом в парту и засыпал на первом же уроке, чаще всего, на физике. Голос учителя монотонный – колыбельная из полупроводников, гамма-лучей, заряженных частиц и квантовой механики. Правда, эта адская смесь порождала лишь кошмары.
Дошло до того, что вызывали к директору, спрашивали, всё ли нормально дома, не заболел ли. Косились на зрачки, принюхивались (наверняка, подозревали самое неприятное). Отправляли в медкабинет, но ничего, кроме обезвоживания и упадка сил не обнаружили.
Естественно.
Родителям жаловались, а те выводили сына на откровенные разговоры, от которых зудело в голове:
– У тебя подружка появилась? – Это отец интересовался, хмурился, прощупывал взглядом (ну, конечно: по задумке сын должен был всё сразу выложить, из мужской солидарности).
– Нет. – Клим отвечал ему коротко, кривя губы, а сам думал: «Лучше б, конечно, подружка, чем это».
Но подружек пришлось оставить в покое. Консул следил строго. «Попробуй только. Прирежу», – рычало из отверстия в маске вот уже четыре года подряд. Так Клим и жил монастырским отшельником. Порой аж зубы сводило от злости. Что он, не человек, что ли?
– Ты себя видел? Серый, как зомби. С кем связался? – Это уже мама спрашивала. А сама нервно поджимала тонкие пальцы в кулаки, разжимала и снова сжимала, теребила рукав на свитере.
Клим не выносил, когда она так делала. Смотреть больно. На переживания матери всегда смотреть больно, внутри всё содрогается сразу и нарывает, ноет, колется. Чувство вины, наверное.
Он отворачивался, утыкал глаза в кухонные обои, пересчитывая мелкие бежевые квадратики на стене – как всегда, четырнадцать – и бормотал одно