Европейские мины и контрмины. Грегор Самаров
зала. Заметив приближенье принца, тот пошел к нему на встречу и глубоко поклонился.
Принц подал ему руку.
– Добрый вечер, фон Путлиц, – сказал принц, – я почти не ожидал видеть вас здесь – что делать поэту на паркете политики?
– Если поэт отрывается от почвы жизни, ваше королевское величество, – отвечал Густав Путлиц тоном завзятого светского человека, – то обрезает корни, питающие цветы его фантазии. – Впрочем, – прибавил он с улыбкой, – я мог бы предложить этот самый вопрос вашему королевскому высочеству.
Принц Георг невесело усмехнулся.
– Если в часы досуга принц напишет несколько стихов, то его еще нельзя назвать поэтом!
– Оставим же принца, – сказал Путлиц с поклоном, – и поговорим о господине Конраде! Я читал его трагедию «Электра», которую он милостиво прислал мне, и могу уверить ваше высочество, что нашел в этой трагедии дух и язык истинного поэта.
– В самом деле? – воскликнул принц, в глазах которого вспыхнул радостный огонек.
– Так точно, – продолжал Путлиц, – и я желал бы просить у автора позволения приготовить эту пьесу для постановки на сцене.
– Вы действительно думаете, – спросил принц Георг, бледное лицо которого покрылось ярким румянцем, – что возможно сыграть «Электру»?
– Я убежден в этом и советую попробовать. Господин Конрад, – продолжал он, – восстановил во всей чистоте образ Электры, которая у Еврипида утратила истинное женское достоинство, и сделал этот образ положительным, а стихи – я должен сознаться в этом – иногда напоминают мне язык Гете.
Улыбка счастья заиграла на устах принца.
– Вы доставляете мне большое удовольствие, фон Путлиц, – сказал он. – Могу я вас просить приехать завтра ко мне? Мы еще поговорим об этой трагедии. О, – продолжал он со вздохом, – какое счастье иметь такую деятельность, при которой встречаешь иногда человеческое сердце – она дает цель жизни, для которой слабость и болезненность закрыли поприще тяжкой работы в трудах и борьбе света.
Фон Путлиц с глубоким участием смотрел на благородное, опечалившееся лицо принца.
– Эта цель, – сказал он, – конечно, так же велика и благородна, как и всякая другая, и, быть может, еще более приличествует для такого великого, горячего сердца, какое говорит в стихотворениях Конрада. Поэт поклонился.
– Что вы скажете о смерти Корнелиуса? – спросил принц после небольшой паузы.
– Жестокий удар для мира искусств, – отвечал фон Путлиц печально. – Старый баварский король Людвиг написал из Рима письмо к жене Корнелиуса и, говоря о солнечном затмении, сказал: солнце затмилось, когда угас тот, кто был солнцем искусства. Первое опять будет сиять, но едва ли когда-нибудь явится новый Корнелиус.
– Правда, правда! – сказал принц и с печальным выражением прибавил: – Как прекрасна должна быть его смерть после жизни, полной столь дивных созданий! Итак, до завтра! – обратился он напоследок