.
с Муриным. В пиджаке, с галстуком, немного съехавшим набок, он говорил улыбаясь и не зная, куда девать руки. Тонкие кисти и бледное удлиненное лицо почти не загорели, несмотря на то что стоял июль.
– Я нестроевик, товарищ комбат, я попросился в батальон, – объявил он с гордостью. – Я доказал, что в очках у меня полная коррекция. Вон на потолке – посмотрите, товарищ комбат, – муха! Я ее ясно вижу.
– Хорошо, товарищ, убедился. Дальше.
– Но и в батальоне, товарищ комбат, меня зачислили в нестроевые. Дали лошадь и повозку. А я абсолютно не имею понятия, что такое лошадь. И не для этого я шел. Я прошусь, товарищ комбат, в строй. Хочется, товарищ, комбат, пулеметчиком!
Узнав фамилию, я сказал:
– Это можно, товарищ Мурин. Переведу. Идите.
Но он, казалось, не был уверен, что дело на этом кончено. Ему не терпелось привести дополнительные доводы.
– Я слышал вашу речь, товарищ комбат. Это совершенно правильно. Каждый ваш приказ, товарищ комбат, будет для меня законом.
– Идите, – повторил я.
Он взглянул с удивлением и как ни в чем не бывало продолжал:
– Я, товарищ комбат, музыкант. Аспирант консерватории. Но теперь, товарищ комбат, все должны стрелять!
Для убедительности он повертел пальцами.
Я крикнул:
– Как вы стоите? Руки!
Мурин оторопело вытянулся.
– Я два раза сказал вам – идите! А вы? Вам кажется, что вы проситесь на самое трудное – стрелять. Нет, товарищ Мурин, самое трудное, самое тяжелое в армии – подчиняться!
Мурин открыл было рот, желая что-то возразить, но я продолжал:
– Вам множество раз покажется, что командир несправедлив, вы захотите поспорить, а вам крикнут: «Молчать!» Я вам это обещаю. Идите!
Мурин отошел.
В этот день я знакомился с командирами рот и взводов, составлял строевое расписание, занимался караулами, связью, хозяйством и лишь поздно вечером остался один.
Достав из полевой сумки уставы пехоты, которыми меня снабдили в штабе, я принялся читать, потом отодвинул их и стал думать.
Идет Великая Отечественная война. Гитлеровцы с каждым днем все глубже врезаются в нашу территорию. Сейчас, месяц спустя после вторжения, они уже добрались до Смоленска, перешагнули Днепр и, судя по карте, стремятся быстро захватить Ленинград, Москву и Донбасс. Их ставка, тактика и вера – молниеносность. Они рассчитывают покончить с нами прежде, чем мы развернем резервы. Когда же Генеральный штаб Красной Армии вызовет на фронт нашу дивизию? Сколько дней, сколько недель нам будет дано для обучения?
События развиваются столь быстро, обстановка на фронте столь напряженна, что Верховное Главнокомандование может оказаться вынужденным послать нас в бой через три-четыре недели.
Как в такой неимоверно сокращенный срок превратить семь сотен людей, неспокойно спящих сейчас под этой крышей, с домашними котомками под нестрижеными головами, – здоровых, честных, преданных Родине, но не военных, не вышколенных армейской дисциплиной, – как превратить их в боевую силу, способную устоять перед врагом и стать страшной