Алекс и я. Айрин Пепперберг
комочек. Я наблюдала за тем, как бедняжка дрожал от страха, переминаясь с лапки на лапку, при этом издавал чирикающие звуки. Потом малыш посмотрел на меня и зачирикал уже более уверенно – он начал испытывать доверие ко мне. «Привет, птичка», – обратилась я к нему, открыла дверцу клетки и предложила сесть на указательный палец. Я вынула его из клетки так, чтобы мы могли видеть друг друга. «Привет, птенчик. Как ты? Как же мы назовем тебя?» – снова обратилась я к моему питомцу.
«Давай назовем его Корки», – предложил отец. Корки было детским прозвищем отца. Не знаю причину, по которой отца звали именно так. «Нет, это моя птица, – ответила я, – и я назову его…»
Сейчас я уже не могу вспомнить, что именно я сказала тогда: имя моего первого питомца, которое я предложила, стерлось у меня из памяти. Этот зеленый попугайчик не был призван занять важное место в моей жизни, поэтому я и не запомнила данного ему имени. Придется называть его Безымянным, чтобы продолжить наш рассказ. И это не будет совсем уж неправильным, поскольку мое маленькое сердце в то время и себя ощущало как нечто бызымянное, не имеющее имени. Я была единственным ребенком в семье. В Бруклине, где я жила, не было соседских детей. Все друзья моих родителей жили достаточно далеко от нас, а их дети были намного старше меня. Моя двоюродная сестра Арлин, которая была на полгода младше и могла бы стать моей подругой, жила в Квинсе. Она не так часто приезжала к нам. Так что я была совсем одна.
Моя мать была в те времена, что называется, «родитель-холодильник»: она была холодной и отстраненной, никогда не обнимала меня без какого-либо повода, не говорила ласковых слов. Мой отец целыми днями был занят. Он преподавал в начальной школе, занимался он и по ночам – работал над диссертацией. Ко всему прочему он заботился о своей больной матери. В результате даже обычного пожелания «доброе утро» и утреннего поцелуя я не получала. До того момента, когда Безымянный стал частью моей жизни, была лишь я, я одна. До появления моего маленького питомца мне не с кем было поговорить на протяжении всего дня. А сейчас нас было двое – Безымянный и я. Я была вдохновлена. У меня появилось существо, которое было предано мне всецело.
Дом моих родителей в Бруклине находился на Утика-авеню, недалеко от Истерн-Парквэй. Это было сугубо городское место. Мы жили в квартире, расположенной на втором этаже, в доме красного кирпича начала века. Мой отец унаследовал эту квартиру от своего отца. Ступени, которые вели к нашей квартире, были, на мой взгляд, просто бесконечными – подниматься по ним можно было очень долго. Первый же этаж занимал магазин, который арендовали те, кому было по силам платить арендную плату. В домике для гостей жил дядя Гарольд, но я никогда не видела его.
Наша квартира была достаточно большой: две спальни, выходящие окнами на улицу. Одна комната – спальня моих родителей, другая – для гостей. Хотя, насколько я знаю, в ней никто никогда не останавливался. В центральной комнате, гостиной, буквально царило сокровище отца – фонограф фирмы Victrola. Огромный,