Средний пол. Джеффри Евгенидис
заблокировали выход с причала. Но ветер продолжает дуть не в том направлении. Однако к полуночи он меняется и начинает дуть на юго-запад, то есть в противоположную от турецких высот сторону, по направлению к порту.
В темноте зажигаются факелы. Три турецких солдата входят в портняжную мастерскую. Факелы освещают рулоны ткани и костюмы, висящие на вешалках. Затем проступает фигура и самого портного. Он сидит за швейной машинкой, правая нога по-прежнему на педали. Свет делается еще ярче, и тогда становится видно его лицо с пустыми глазницами и кровавыми подтеками от выдранной бороды.
Весь армянский квартал охвачен языками пламени. Словно миллионы светлячков, искры разлетаются по темному городу, прорастая огнем везде, где приземляются. Доктор Филобозян вешает на балкон мокрый ковер, торопливо возвращается в темный дом и закрывает ставни. Но зарево пожаров все равно проникает в дом, полосами выхватывая то испуганные глаза Туки, то голову Аниты, повязанную серебряной лентой, как у Клары Боу, то обнаженную шею Розы, то темноволосые склоненные головы Степана и Гарегина.
При всполохах пламени доктор Филобозян в пятый раз за этот вечер перечитывает: «…и препоручает его опеке любого, кому он сочтет нужным предъявить это письмо».
– Слышишь? «Опеке»…
В доме напротив миссис Бидзикян исполняет первые три такта арии Царицы ночи из «Волшебной флейты». Это звучит настолько противоестественно на фоне других звуков – грохота выламываемых дверей, криков и женских рыданий, – что все поднимают головы. Миссис Бидзикян снова повторяет до, до-бемоль и до-диез еще несколько раз, словно репетирует, а потом берет ноту, которую никто из них никогда не слышал, и тогда все понимают, что она вовсе не поет.
– Роза, принеси мне сумку.
– Нет, Нишан, – возражает жена. – Если они тебя увидят, то поймут, что мы прячемся.
– Никто меня не увидит.
Дездемона сначала приняла всполохи пожаров за опознавательные огни на судах. Оранжевые отблески трепетали чуть выше ватерлинии американского «Нефелиума» и французского парохода «Пьер Лоти». Но затем осветилась и вода вокруг них, словно в гавань заплыла целая стая флюоресцирующих рыб.
Голова Левти лежала на ее плече. Она не знала, спит ли он.
– Левти. Левти? – Он не ответил, и она поцеловала его в макушку. И тут завыли сирены.
Горело не в одном месте, а повсюду. На склоне холма светилось не меньше двадцати оранжевых точек. И до чего же они упорны! Стоило пожарным погасить одну, как тут же загоралось где-нибудь в другом месте. Пожары занимались в повозках с сеном и в мусорных бочках, огонь расползался по подтекам пролитого керосина, огибал углы, вторгался в дома через выбитые двери. Язык пламени врывается в пекарню Берберяна и быстро расправляется с хлебными полками и подносами с кондитерскими изделиями, потом переходит на жилые помещения и начинает карабкаться вверх по лестнице, где и сталкивается с Карлом Берберяном, – тот пытается остановить