Дом правительства. Сага о русской революции. Книга вторая. В доме. Юрий Слёзкин
местности; он один знал, что в СССР немало населено сплошных врагов социализма, эгоистов и ехидн будущего света, и втайне утешался тем, что убьет когда-нибудь вскоре всю их массу, оставив в живых лишь пролетарское младенчество и чистое сиротство»[82].
Старому большевику из «Дня второго», Григорию Марковичу Шору, сорок восемь лет, но его ученик Колька называет его стариком. Сын лавочника, Шор вступил в партию, когда она была «крохотным кружком». Он жил в подполье, в тюрьме, в Сибири и в Париже. После революции он выступал «в цирках и в казармах, на грузовиках и на цоколях императорских памятников». Во время коллективизации его избили кулаки, и он месяц лежал в больнице. В Кузнецке он изучал цемент так же, как в свое время «тюремную азбуку» и политэкономию. «Такова была его жизнь, похожая на справку из партархива. Но за жестокой, как бы металлической жизнью был еще сутулый человек, близорукий и добродушный, который то-и-дело поправлял плохо повязанный галстук, который с восторгом нюхал резеду в станционном садике и спрашивал девочку: «Девочка, что это за цветок, то есть как он называется?»[83]
Шор жил около доменной печи. Однажды ему сказали, что в домне № 3 пожар. Он бросился на стройку, но тревога оказалась ложной. Он плохо себя почувствовал, вернулся домой и умер на руках у Кольки[84].
В романе Пильняка «Волга впадает в Каспийское море» старые большевики тоже живут рядом с печью, но их стихия – болото. Они – «люди, остановившие свое время эпохою военного коммунизма», а их лидер Иван Ожогов – брат слизистого Скудрина и потомок замшелых монахов:
Иван Ожогов полез в подземелье к печному жерлу, в жаркое тепло и в темное удушье. Из щелей от заслонов полыхал красный свет. В удушьи пахло дымом, дегтем, несвежим человеком и рыбою, как пахнет в морских корабельных кубриках. На глине в подземелье вокруг печного жерла и в темноте валялись оборванцы, заросшие войлоком волос, коммунисты Ивана Ожогова[85].
Коммунисты Ивана Ожогова – пуритане революции, которые в эпоху великого разочарования рыдали подле печного жерла. Они знают, что грядущий потоп – второй акт сотворения мира. «Опять приходит девятнадцатый год!» – говорит Ожогов. «Да, не дошел, – говорит большевик Садыков о смерти Моисея. – Но он же написал скрижали»[86].
Жизнь старого большевика Байкалова из «Энергии» Гладкова – пролетарская версия «студенческой» (еврейской) биографии Шора. Он тоже «светился внутренним жаром». Он тоже участвовал во взятии Даира, «когда ничего не было во тьме ночей, кроме ураганов огня, точно весь мир разрушался в грохоте, в пламени, в дыме землетрясения». Он тоже понимает, что грядущий потоп – начало вечности. «Да. Скоро его не будет, и мир для него исчезнет. Но все-таки он – бессмертен». В разговоре с таким же, как он, Моисеем, он говорит: «Смерти, в ее старом, отжившем значении, для нас не может быть»
82
Платонов,
83
Эренбург,
84
Там же, с. 246–252.
85
Пильняк,
86
Там же, с. 121, 158.