Фатум. Том первый. Паруса судьбы. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский
бретонская кровь, расплылось в улыбке, но тут же по-мрачнело под взглядом попутчика.
− Не будь ослом, Жюльбер, не время болтать! Приготовь факел! − английская речь странно прозвучала для берега, убаюканного с колыбели православным колоколом.
Держась ближе к заборам, они прошли мимо нескольких изб и, не всполошив ни одной собаки, свернули в узкий, как щель, проулок. Одиноко вспыхнул и затрещал факел. Им пришлось еще около часа продираться сквозь лесной молодняк, начинавшийся сразу за огородами. Мокрые холодные ветви царапали лица, а еловый лапник намывал росой сапоги.
Глухо и безлюдно было окрест. Иногда надрывно ухала сова, и ее крику далеким отголоском вторил чей-то богомерзкий хохот с болот. Тропинка незаметно сбежала в низкий овраг, где печально журчал ручей. В этом месте сапоги тонули выше щиколотки в жирных, влажистых мхах; под каблуками нет-нет, да и потрескивали гнилые опавшие сучья.
Внезапно Жюльбер вскрикнул и будто прирос к земле, выхватив из-за пояса пистолет.
− Какого черта? − прошипел капитан, глядя в позеленевшее лицо своего помощника.
− Там… там… кто-то прошел, Гелль,− стволом пистолета юноша указал на густые заросли справа от себя.
− Ты уверен? − старик взвел курок, в узком прищуре глаз сверкнул серовато-синий огонек.
− Не знаю, но… − француз замолчал.
Где-то далеко опять завыла, заухала, а затем зашлась в безумном хохоте неведомая тварь. Они стояли молча минуту, быть может, более, прежде чем Гелль прохрипел:
− Россия − это страна сатаны. Здесь привидений больше, чем живых людей. Пошли. Только дьявол знает, зачем мы здесь, и никто не остановит нас!
− Золотые слова. Я с тобой, Гелль,− суеверно перекрестившись, Жюльбер поспешил за моряком.
Он до жаркого пота уважал идущего впереди. Полное имя его было Гелль Коллинз из Нью-Джерси. Болтали о нем и его «Горгоне» много на разных берегах разными языками, однако на шею петлю никто так и не накинул. Ловок он был и хитер.
Сам Коллинз любил пошутить:
«Что делать, я родился в шлюпке по другую сторону закона. И, клянусь, любой порт для меня тюрьма».
Капитану перевалило за шестьдесят, и из сего знатного сроку пятьдесят лет было отдано морскому разбою. Жюльбер знавал не хуже иных, какую память вырубил этот старик на берегах трех держав. Его звериные метины помнили и на русских редутах, и на английских пушных факториях, и в испанских пресидиях.
Трюмы его навечно провоняли потом и тленом «черного мяса»44, запахом опиума-сырца и забитого зверья, взятого на борт с разграбленных промысловых стоянок. Гелль всегда делал столь «заманчивые» предложения компаньонам, от которых никто не мог отказаться. Секрет был прост: на ценной бумаге появлялась либо необходимая печать, либо мозги упрямца.
− Эй,− бретонец вздрогнул, услышав голос капитана.−А ну, прибавь ходу, не то мы дотащимся через неделю.
За ручьем лес расправил плечи, заметно погустел и вытянулся.
Черное мясо − негры-рабы (пиратский сленг).