В этом мире, в этом городе…. Коллектив авторов

      К чистому морю (такая история)

      манит и манит меня Евпатория.

      За Евпаторией степи ковыльные,

      древние тропы – забытые, пыльные.

      Там археологи (времечко летнее),

      пыль разгребая, разбудят столетия.

      Здравствуй, прародина, скифская вольница!

      Ветром развей мне волнистые волосы.

      Что же припомнится? Все мы язычники.

      Это потом – голубые наличники

      в сёлах славянских за Камой и Волгою,

      утро в лугах – сенокосное, волглое…

      Память уносит под солнце палящее —

      конницу вижу, над степью летящую.

      Крики гортанные, стрелы калёные,

      потные кони, как море, солёные.

      Землю охаживать – дело не царское.

      Непререкаема воля татарская.

      Эй, полонянка! Зря смотришь с опаскою.

      Будь мне наградой! Не силой, а ласкою

      я понесу тебя к морю жемчужному,

      к небу высокому, звёздному, южному…

      Вдруг всплывут, как Атлантида,

      эти терпкие слова:

      Тарханкут, Керкинитида…[4]

      Солнцем выжжена трава.

      «Что-то слышится родное», —

      говорю я невпопад…

      Степь, гудящая от зноя

      ровным стрёкотом цикад,

      степь, пропахшая, как ладан,

      море – жемчуг, бирюза.

      И заглядывать не надо

      вам в счастливые глаза.

      Я бродил вдоль побережья,

      словно древний человек.

      «Пламень чувств всё реже, реже…»

      Вы на голову, как снег.

      Даже море встрече радо —

      солнце пляшет по волне.

      Неужели это правда —

      Вы приехали ко мне?

      Сквозь столетия недаром

      здесь оставили следы

      греки, скифы и татары

      у сверкающей воды.

      Нам, конечно, хватит прыти —

      Афродита, позови! —

      со скалы отвесной прыгнуть

      в бухту светлую любви.

      Тарханкут жемчужной цепью

      обозначит нашу крепь.

      Ваши губы пахнут степью,

      Вашей кожей пахнет степь.

      Как тебе живётся, городская лошадь?

      Цокаешь подковами – слышно за версту.

      И детишкам радостно, объезжая площадь,

      шарики привязывать к сбруе и хвосту.

      Помнишь ли, каурая, детство тонконогое

      с пастушком весёлым, с резвым табунком?

      Не узнала, милая, хлеб с ладони трогая, —

      с благодатной вольницей был