Лени Фэнгер из Небельфельда. Марта Шарлай
сам Шекспир склонялся над ней, напевая сонеты.
И Лени кружит посередине комнаты, и декламирует нараспев:
Часов и дней безудержный поток
Уводит лето в сумрак зимних дней,
Где нет листвы, застыл в деревьях сок,
Земля мертва и белый плащ на ней.
И только аромат цветущих роз —
Летучий пленник, запертый в стекле, —
Напоминает в стужу и мороз
О том, что лето было на земле.
Леон читал этот сонет впервые, когда ей было пять; она ничего не понимала – все слова звучали как заклинание, прежде неизвестное. Она верила – так Леон говорит со своим Богом. Он у Леона другой. У всех один, а у него – другой. Вот какой странный язык у этого Бога, и только Леон его понимает. Потом Леон научил и Лени понимать. Но звучавший как молитва и заклинание у Шекспира, у других этот язык становился диким, как наречие какого-нибудь африканского племени. «Здесь тоже по-английски», – отвечал брат, когда Лени приносила книжку с похожими на шекспировские буквами, но никак не звучащими. «Нет, ты не слышишь! – возмущалась Лени. – Это совсем другой язык». И брат обнаруживал книгу в мусорном ведре. Скоро английские книги стали запирать – все, кроме Шекспира. Лени входила в комнату брата, бросала взгляд на портрет того, кого зовут Шекспир, который есть хранитель и дух семьи, и Бог, – а потом на тома книг. Девочка перечитывала взглядом все корешки, тревожась, не исчез ли какой-нибудь том. Если одного не было, вскрикивала: «Леон, моё сердце сейчас не выдержит!» (она помнила, что самое большое горе в их доме называлось «сердце не выдержало»), и Леон понимал, в чём дело – тут же указывал жестом на письменный стол или кровать, где лежала книга. И тогда Лени махала рукой, как если бы хотела добавить себе воздуху, и с облегчением выдыхала: всё в порядке.
Аромат, может быть, и можно запереть в колбу, но что делать с нашей ситуацией, Леон?… Что сделать, чтобы оставить тебя навсегда? Для других – неважно. Для меня. Пусть для мамы… В каком саркофаге могла бы сохраниться твоя душа?.. Я должна её распознать…
Лени морщится, наталкиваясь взглядом на приготовленный воскресный костюм, решительно убирает его в шкаф, а потом находит среди идеально уложенного белья любимую пижаму брата. Лени облачается – утопает… кутается, подбирает штанины, закатывает рукава. Валится на кровать, зарываясь под одеяло, и отдаётся памяти, как волнам обессиливший пловец…
Однажды Леон пришёл поздно ночью. Были каникулы; в такую пору он позволял себе больше обычного: больше веселья, беззаботности, развлечений. Правда, в тот день развлечения имели горький вкус: подруга оставила его. «Просто разлюбила, так бывает», – говорил Леон. «Зачем тебе девушка? – спрашивала Лени. – Ведь у тебя есть я…» В ответ он обнимал младшую сестру, целовал её в висок, бормотал что-то вроде «вырастешь – поймёшь». Положим, она уже и тогда выросла – ей было тринадцать, и она, конечно,