Федеративные идеи в политической теории русского народничества. Фэй Хайтин
разные этапы формирования у Герцена идеи славянской федерации. Чтобы проследить динамику этих этапов, можно подсчитать частоту использования им слов с корнем «славян», а также слов «община» и «федерация».
Что касается корня «славян», то частота его употребления всегда была на высоком уровне. Слова «община», «общинный» встречаются в полемике со славянофилами и переписке с А. фон Гакстгаузеном в начале 1840-х гг., но еще не очень регулярно. Заметно больше их становится в конце 1840-х: слово «община» появляется шесть раз в текстах 1829–1841 гг. и всего 15 раз в дневнике 1842–1845 гг., зато в статье «Россия» 1849 г. – 74 раза, в очерке «О развитии революционных идей в России» 1850–1851 гг. – 103 раза. Частота употребления слов «федерализм» и «федерация» растет начиная с 1846 г., но в произведениях до 1849 г. эти слова не используются для описания новой политической формы: интерес Герцена пока обращен в основном на изучение теории и практики федерализма в Западной Европе («Письма из Франции и Италии», пятая часть «Былого и дум»).
Таким образом, несложные подсчеты подтверждают, что первыми обратили на себя внимание Герцена общие проблемы славянских народов, позже его интерес переключился на изучение общины, и только позднее он начал употреблять словосочетание «славянская федерация». Можно предположить, что изучение славянских проблем породило у Герцена интерес к общине, а она, в свою очередь, привела его к идее славянской федерации.
Не исключено также, что Герцен мог слышать о более ранних проектах славянской федерации, в том числе общаясь с Бакуниным в Париже, – он ведь сам впоследствии вспоминал, что «мысль о славянской федерации уже зарождалась в революционных планах Пестеля и Муравьева»[125]. Тем не менее он не употреблял этого словосочетания в текстах ранее конца 1849 г.
В работах Герцена указанного периода прослеживается и еще одна примечательная тенденция. Так, в работе 1849 г. «Россия» о федерализме говорится при рассмотрении возможных путей исторического развития России: «Роковой характер эпохи, последовавшей за царствованием Петра, обнаружился лишь тогда, когда московские цари осуществили свою централизацию; ибо ее значительность заключалась лишь в том, что она составила из разрозненных частей княжеского федерализма, из людей одной расы, связанных узами крови, одно могучее целое; идти, однако, далее она не могла, ибо, в сущности, она не знала точно, почему и с какой целью она объединяла эти разобщенные части. Именно в этом и проявилась вся ничтожность внутренней идеи московского периода: он сам не знал, куда приведет его политическая централизация».
В предыдущем абзаце той же работы мысль выражена еще яснее: «В этом непреклонном меньшинстве можно распознать гордое вето польских магнатов. Княжеская власть, при наличии судилищ, составленных из выборных судей, творивших правосудие устно и, по внутреннему убеждению, перед лицом свободных сходов в городах, и к тому же лишенная постоянной армии, не могла укрепляться; это станет особенно понятным, если не упускать из виду, насколько ограничены