Свидетель. Галина Манукян
в таких заведениях я знаю наперечет.
– Откуда?
– Это был мой район. В смысле, когда я работал в полиции.
– Надо же. Переметнулся на другую сторону?
– Да нет, – скривит гримасу Егор, – просто обрыдло дань собирать. Не для того юрфак заканчивал. Я в хорошую фирму юристом устроился. – Он взглянет виновато, но не пряча глаз, и скажет: – Ты прости меня за вчерашнее. Я принял тебя не за ту…
Ника гордо вскинет подбородок и выпалит, разозлившись:
– Я что, похожа на проститутку?
– Прости, нет. Я не то хотел сказать. С этой работой я забыл совсем, что приличные девушки тоже бывают… Ну, и такая юбка короткая, и ты улыбалась так, что я решил, будто можно… Правда, прости! Чувствую себя последним мерзавцем. Стыдно.
– Спасибо за сумку. Пока, – скажет Ника и неторопливо пройдет мимо него дальше по улице, засаженной акациями.
Егор догонит ее и попросит пылко:
– Пожалуйста, дай второй шанс! Честное слово, я докажу, что я не такой…
– Мерзавец? – засмеется Ника слегка вызывающе.
– Пусть мерзавец. Да, я – не ангел совсем. Но не для тебя. Для тебя никогда больше, слово даю, – смутившись, ответит Егор.
– Ценю честность, – ответит Ника и не заметит, как несколько минут спустя будет рассказывать по дороге к остановке о том, что я пропала, о вежливом следователе, при имени которого молодой человек снова скривится.
Несмотря на волнения ночи, утро насытит свет. А солнце согреет землю, чтобы убаюкать дремлющие в ее недрах семена и с жадностью выпить капли росы на траве…
Солнце с жадностью пило капли росы на траве. Его лучи проникали сквозь ветви баньяна и ложились на землю неровными пятнами. Насытившись сладостью юного тела, Матхурава размяк и поддался неге. Но блаженство удовлетворения длилось лишь пару мгновений, ибо сквозь затуманенный ум до него донеслись тихие всхлипывания девушки.
Словно раскатом грома его поразила мысль: «Что ты наделал?!»
Ювелир подскочил на пригорке, устланном мягкой, как зеленый ковер, травой. Богато украшенный тюрбан сбил воздушный корень баньяна, свисающий подобно змее, с высокой ветки. Матхурава не придал тому значения. Обернулся на плач: селянка не убегала от него. Опозоренная чужая невеста дрожащими руками пыталась натянуть на грудь и живот выцветший синий камиз, хваталась то за платок, то за шальвары, распластанные в зелени.
«Что ты наделал?! – возопили боги, взывая к Матхураве, а, может, то вопила его совесть. Спасаясь от нее, разум тотчас обратился хитрой гадюкой и отравил сознание ядом самооправдания: „Это она осквернила меня! – твердил ювелир, с готовностью веря подсказанным мыслям: – Околдовала чарами, призвала Мару… Эта ачхут – ведьма! Из-за ее дьявольской красоты мое тело пропитала скверна. Что, если узнают люди о том, что я прельстился женщиной низшей касты?! Меня проклянет мать, отвергнет семья, и никто из уважаемых людей не сложит ладони в „Намасте“ для приветствия…“»
Девушка смогла одеться