Мой брат, мой враг. Иван Козлов
выгнала, как только родила сына. Через год после этого появился на свет Серега. Еще через пять лет отца похоронили: отравился самодельным пойлом. О его существовании напоминал отныне Сереге такой же беловолосый и высокий Вовка Сироткин, его сводный брат. Они вместе ловили и продавали бычков, но вот первую артель основал сам Серега. Он ввел специализацию: под его руководством одни пацаны теперь только добывали бычка, другие его солили, третьи продавали. По поводу выручки, за дележ которой отвечал Калганов, никогда не возникало споров. Между прочим, ему тогда исполнилось чуть больше десяти, а большинство артельщиков были старше на два-три года…
– Я жалею, Сергей, что тебя в армию не забирают – единственный кормилец матери – инвалида труда, – продолжил капитан. – Надо было тебе послужить, может, ума набрался бы. Понял бы, что сыновнее дело – в первую очередь матери помогать.
– Да разве ж я не помогаю? На заводе пашу.
– Знаю, я ведь туда тебя электриком и устроил.
– Ну так а чего же говорите? Я у матери ни копейки для себя не беру, а ей с каждой получки что-нибудь покупаю.
– Правильно делаешь. Но у вас же еще сад есть, огород большой, а я тебя с лопатой никогда не видел. Вот в землю бы ты свою энергию и направлял, а не в баб, и земля была бы плодородней… Чего ржешь?
– В землю – это как, дядя Федя? В мышкину норку?
– Э, у тебя опять на уме одно. Но может, лучше и в мышкину, чем… Вот сейчас ты с этой связался, которая телеграфисткой на узле связи работает…
– С Веркой?
– Ага, с Веркой по прозвищу Трахтенберг. Знаешь, почему ее так назвали? Она же со своим передком Крым и рым прошла, она старше тебя почти на четыре года.
– Это не страшно, дядя Федя. Зато из-за нее уж точно по сто семнадцатой не сяду.
Капитан нехорошо улыбнулся:
– По сто семнадцатой не сядешь. Но не думаю, что все закончится лучше. Знаешь, что она своим подружкам говорит? Что поставила задачу забеременеть от тебя и потом затащить в ЗАГС. И ты от этого не откажешься, потому что… В общем, потому, что я тебя знаю. И все после этого. И сопьешься тут, и скурвишься, и сгоришь. И подзахоронят тебя к отцу. Хочешь этого? Хочешь в девятнадцать лет крест на себе ставить?
– А ты хочешь, чтоб я в девятнадцать в монастырь ушел? Или чтоб редиску на рынке продавал?
Капитан тяжело вздохнул, помассировал затылок, потом пригладил свой седеющий чубчик.
– Да не знаю я, Серега, чего хочу. Только жалко мне и свою сестру, и тебя. Боюсь, с такой жизнью в тюрьме кончишь, и даже я тебе ничем не помогу. Пьешь, баб без разбору дерешь, мужикам морды бьешь…
– В рифму у тебя получается, дядя Федя.
– Чего?
– Ну, говоришь, как стихи сочиняешь. А морды в прошлое воскресенье на танцах я бил за дело, между прочим. И те, кому бил, на другой день еще и бутылку мне поставили.
– Все, – сказал милиционер и встал со стула. – Все, Сергей. Не получается у нас с тобой разговора. Плохой из меня воспитатель. Не могу подсказать, куда