Оборотная сторона холста. Любовь Шапиро
взяла следующее письмецо, приготовившись ещё раз переживать трагедию моей семьи. Сначала я читала не очень внимательно, но неожиданный тон записки сконцентрировало мое внимание. Мне показалось, что письмо из другой чужой жизни.
«Я никогда не смогу смотреть тебе в глаза, гладить твои руки, волосы, целовать твои губы. Мне не нужна была такая жертва. Ты не должна была ходить к этому ублюдку, который измывался надо мной. Но, то, что я узнал от него, убило меня. Ты с ним переспала, чтобы меня выпустили…! Как ты могла?! Ты растоптала меня. Считай, что я не вышел из тюрьмы. Для тебя я умер. Я даже не хочу видеть дочерей. Если найдешь слова, объясни им сама как сможешь. Прощай».
Что это? Неужели мой дед Алексей Сергеевич мог написать такие слова? Кто этот ублюдок, к которому обращалась бабушка.
Я взяла альбомчик мамы.
Мама угасала. Перед самой смертью она поведала нам историю своей «любви» и жертвы, которую она принесла во имя свободы отца. Она боялась, что мы с сестрой её осудим.
Я же готова была растерзать отца. Натуля молчала. Мама уходила от нас, несколько успокоенная.
– Простите меня, девочки. Я сделала, как понимала, – глаза её закрылись, только слеза замерзала на щеке.
1980 год
Боже, как реагировать на весь этот кошмар. Я ещё не знала, что самое страшное впереди.
Я повалилась на пол и зарыдала. Не могу объяснить, чьи воспоминания больше всего меня задевали. Но прочитанные строчки из альбома мамы добили. Я с трудом встала с пола. У меня болели все мышцы, дрожали руки, и тянуло в душе.
Почему-то в голове вертелся вопрос: «А, тот мальчик солдатик выжил?».
Вспомнила, что дневник Энни нужно прятать или спать с ним в обнимку. Я решила, на время, отложить все картины, документы, воспоминания. Мне, как, оказалось, очень трудно было их читать, словно я залезла в чужую страшную тайну. Нет, не так. Я проживала вместе с ними перипетии их многослойной жизни. Охватить сразу я не могла, поделиться не с кем.
Я спрятала под матрас дневник Энни и легла, надеясь всё же заснуть. Последней мыслью было: «А где же всё-таки мой дед Алексей?»
Я ещё не знала, что бояться нужно не только за дневник Энни.
Спустя несколько дней я обнаружила, что за мной кто-то наблюдает. Этот взгляд жег мне спину.
Однажды, прейдя домой, я обнаружила, все документы и картины, которые я уже сложила и поставила аккуратно, снова разбросаны. Обессилев, я села на пол среди погрома и стала думать, кому я всё же могу довериться…. Так, сидя и прижимая крепко дневник Энни, я заснула…
Юрий 1941 год
Я понял моего отца. Мы должны были вернуться, чтобы защищать свою Родину, свой род, себя.
Я оказался в паре с одним профессором. В руках у нас была только саперная лопатка. Оружие мы должны были добыть в бою.
Профессор был ополченец. Человек лет сорока пяти, в очках. Он очень подходил мне. Мы всё время смеялись. На нас оглядывались другие, испуганные и хмурые люди, не понимая нас. Ведь мы же шли на войну.
– Юра, когда немцы начнут сбрасывать бомбы, падайте прямо на дорогу, а не в окопы.
– Почему? –