Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Том 2. Сборник
лежали кругом, мороз трещал на дворе, в небольших комнатах казалось особенно уютно и хорошо разговаривалось… Я уезжала с вечерним поездом. Татьяна Львовна провожала меня, и Льву Николаевичу захотелось самому отвезти нас на станцию. Помню его в старом нагольном тулупе, в круглой барашковой шапке, нахлобученной на уши, с быстро заиндевевшими усами и бородой, на облучке маленьких саней. Времени до поезда было немного, Лев Николаевич шибко подгонял лошадку, и мы неслись, ныряя по ухабам, через перелески, подле какого-то чуть видного в сумраке оврага, и смеялись, и дразнили Льва Николаевича, что он непременно вывернет нас в овраг и что он слишком любит русское авось. А он отшучивался и быстро мчал нас к мигающим в темноте станционным огням…
В. Ф. Лазурский
Дневник
14 июня 1894 г.
Лев Николаевич с Николаем Николаевичем Страховым сидели в углу залы, у круглого стола, где барышни играли в скучную игру, которая называлась хальма, а дамы работали. Лев Николаевич расспрашивал Страхова о журнальной полемике между Розановым и Владимиром Соловьевым[71] (начала не слыхал). Разговор перешел на поэтов.
– Стихов не понимаю и не люблю, – сказал Лев Николаевич, – это какие-то ребусы, к которым нужно давать разъяснения.
– А вы сами когда-то увлекались Фетом, – заметил Страхов.
– То было время; тогда стихи имели смысл, а теперь нет. Да, в сороковых годах он писал милые, хорошие вещи, из которых я многие знаю наизусть; а в последних нет ни поэзии, ни смысла. Ну-ка, у кого ноги быстрые, принесите Фета.
Быстрые ноги оказались у Татьяны Львовны. Она принесла два тома нового издания стихотворений Фета[72], и Лев Николаевич стал их перелистывать.
– Слушайте, – начал он читать:
Говорили в Древнем Риме,
Что в горах, в пещере темной,
Богоравная Сивилла,
Вечно юная, живет,
Что ей все открыли боги,
Что в груди чужой сокрыто,
Что таит небесный свод.
Только избранным доступно
Хоть не самую богиню,
А священное жилище
Чародейки созерцать…
В ясном зеркале ты можешь,
Взор в глаза свои вперяя,
Ту богиню увидать.
Неподвижна и безмолвна,
Для тебя единой зрима
На пороге черной двери, —
На нее тогда смотри!
Но, когда заслышишь песню,
Вдохновенную тобою, —
Эту дверь мне отопри!
– Ну, что это? не понимаю; почему черная дверь, а не пунцовая? А ну, кто это поймет, тому двугривенный дам.
Не украшать чело царицы,
Не резать твердое стекло,
Те разноцветные зарницы
Ты рассыпаешь так светло.
Нет! За прозрачность отраженья,
За непреклонность без конца,
Ты призван разрушать сомненья
И с высоты сиять венца.
– Если алмаз, как вы
В начале 90-х годов известный богослов, философ и поэт Вл. С. Соловьев прочитал доклад «О причинах упадка средневекового миросозерцания». Реакционная пресса усмотрела в реферате Соловьева сплошное глумление над православною церковью («Московские ведомости». 1891. № 291). Полемика, связанная с истолкованием христианства и православия, продолжалась до 1894 г. Толстой познакомился со статьей Соловьева «Конец спора», направленной против Л. Тихомирова и В. Розанова («Вестник Европы». 1894. № 7), и писал автору 7 августа 1894 г., советуя ему «раз навсегда отказаться от полемики» и беречь силы для более серьезных дел (
«Вечерние огни. Неизданные стихотворения А. А. Фета». М., 1883–1891.