Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Том 2. Сборник
каком же отношении это время будет новым? – спросила графиня.
– Земельной собственности не будет.
– Ну, это еще не скоро настанет.
– Нет, скоро, уже есть признаки ‹…›.
29 июля
Здесь очень интересуются процессом анархиста Казерио, убившего президента Карно[135]. Просматривая полученные газеты, Лев Николаевич только это и ищет. Мужественное поведение Казерио вызывает одобрение; отказ правительства допустить в печать объяснения Казерио, где он высказывает свое profession de foi[136], как анархиста, возмущает Льва Николаевича:
– Какое малодушие со стороны правительства! Они прямо показывают этим, что боятся растущей силы. Если анархисты – дикие звери, так почему же нам нельзя читать их бред?
30 июля
Много говорили о картине Ге[137]. Чертков говорит, что если картину увезут в Англию, то и там ведь люди. Но Лев Николаевич высказывает надежду и какое-то предчувствие, что она останется в Москве.
– Не может быть, чтобы Третьяков оставил это так. Я писал к нему задирательные письма[138], и он должен, по крайней мере, обидеться и ответить мне в таком тоне. Наконец, мало ли в Москве есть богатых людей, которым некуда девать капитал. Хоть и страшно произнести это слово, но я надеюсь, что со временем будет основан музей Ге, где будут собраны его работы.
Лев Николаевич говорит, что, работая и отдыхая теперь в мастерской, он все больше и больше всматривается в «Распятие» Ге и все больше проникает в мысль художника.
– Чтобы написать такую вещь, нужно предположить, по крайней мере, тридцатилетнюю подготовительную работу, а барыня какая-нибудь подойдет с лорнетом и хочет оценить ее в тридцать секунд. Я даже начинаю примиряться с разбойником. Прежде я не видел там ничего, кроме выражения физического ужаса. Теперь я проникаю глубже.
После обеда, по настоянию Льва Николаевича, устроили «концерт». Начали со столь любимых им сонат Моцарта. Скрипку играл я, рояль – Катерина Ивановна Баратынская, весьма изрядная музыкантша. Потом стали играть в четыре руки «Крейцерову сонату», первую часть, которую собственно имел в виду Лев Николаевич в своем рассказе[139]. Лев Николаевич играл вторую партию, хотя несколько грубо и с погрешностями ‹…›.
31 июля
‹…› Лев Николаевич в прежних книжках «Вестника Европы» отыскал письма Тургенева к Аксакову[140], очень обрадовался и стал читать вслух. Письма относятся ко второй половине пятидесятых годов. «Мое время», – говорил Лев Николаевич. Он останавливался на объяснении упоминаемых Тургеневым мест и лиц, радовался блестящему изложению, восхищался его критическими замечаниями; по поводу его характеристики современной французской литературы повторял: «Удивительно хорошо!» ‹…›.
1 августа
‹…› Вечером Лев Николаевич сообщил, что от нечего делать он взял оставленную мною на столе майскую книжку «Русской мысли», и так как там ничего не было интересного,
Речь идет об убийстве 13/25 июня 1894 г. французского президента Сади Карно анархистом Санто Казерио.
Точка зрения (
Картина Н. Н. Ге «Распятие» («Казнь Христа на кресте». 1892–1894). Толстой особенно высоко ценил это произведение своего давнего друга и единомышленника. См. воспоминания Л. Гуревич. Т. Л. Сухотина-Толстая была свидетельницей того большого душевного волнения, которое вызвала у Толстого первая встреча с картиной Н. Н. Ге (
Толстой писал П. М. Третьякову трижды, обращаясь с предложением приобрести картины умершего Н. Н. Ге (14 июня и два письма 14 и 15 июля 1894 г.).
Повесть Толстого «Крейцерова соната».
«Из переписки И. С. Тургенева с семьею Аксаковых. Сорок лет тому назад. 1852–1857 гг.» («Вестник Европы». 1894. № 1, 2).