Мечта империи. Роман Буревой
Кассиев исчез, это имя сделалось личным, и среди сверстников Вера встречалось часто. Дело в том, что незадолго до войны вышел фильм о трибуне преторианской гвардии, убийце сумасшедшего Калигулы. Кассий Херея в исполнении красавца Марка Габиния на многие годы покорил сердца юных римлянок. Впрочем, Кассий Лентул совершенно не был похож на мужественного актера.
– На твоей медицинской машине тоже пурпурная полоса? – насмешливо спросил Вер.
Тот отложил медицинский ежемесячник и улыбнулся:
– Тебя это раздражает? Мой прапрадед был маляром. Зато отец отличился во время войны.
– А моя бабка была продажной девкой в одном из самых дешевых лупанариев [52] Субуры. «Уютное гнездышко»? Может, слышал? И я даже не знаю, кто мой отец. В этом есть своя прелесть. Никто тебя не опекает и не досаждает нравоучениями.
– Не обязательно говорить об этом, – попытался ускользнуть от напора гладиатора служитель Эскулапа.
– А почему бы и нет? Любой уважающий себя римлянин выставляет в атрии восковые маски своих предков [53]. У некоторых их так много, что полки с масками занимают все четыре стены атрия. Когда я куплю себе виллу, в атрии будут выставлены только четыре восковых головы: прадед-носильщик, шлюха-бабка и моя мать – рядовой легионер специальной когорты Второго Парфянского легиона. Эта когорта называлась «Нереида». Может, слышал про такую? Кажется, они все погибли… вся когорта.
– Надеюсь, матерью своей ты гордишься? – сухо спросил Кассий.
Юний Вер на секунду прикрыл глаза и увидел ее как наяву, в красной военной тунике, в броненагруднике и в тяжелых калигах [54]. Волосы коротко острижены, на груди висит шлем. От нее пахнет ружейной смазкой, металлом, пОтом и кожей. И еще табаком – этим дурманом, завезенным из Новой Атлантиды. Такой специфически мужской запах, исходящий от женщины. «Юний, – шепчет она, наклоняясь к лицу мальчонки. – Ты будешь мною гордиться. Даже если я не вернусь, ты будешь мною гордиться». – «Мама, не уходи…» – шепчет маленький Юний. Они стоят в каком-то подвале. Сырой запах, тревожный отсвет факелов на серых камнях. Подвал заставлен пифосами и амфорами. Здесь же стол – огромный, сколоченный из грубых досок. Прямой, широкий и длинный, как римская дорога. И скамьи вдоль. Смутные силуэты людей, склонившихся над тарелками. Прощальная трапеза. Юний прижимается к матери. «Завтра мы выступаем, сынок…» Больше он ничего не помнит – только этот подвал, и это прощание при свете факелов.
– Нет. Я просил ее вернуться, а она меня подвела. Она не вернулась.
Он даже не знал, как погибла его мать. И в этой неизвестности было что-то подлое с ее стороны. Потом бабушка показывала листок желтой бумаги с кратким известием: «Легионер Юния Вер погибла в третий день до октябрьских Календ». И еще – фиала [55] рядового «Нереиды». Письмо потом исчезло, а серебряная фиала осталась.
– Ты принижаешь заслуги предков, чтобы выпятить собственное мужество, – заметил Кассий.
Вер не ответил. Он и
Лупанарий – публичный дом.
В Древнем Риме выставлялись в атрии маски лишь тех предков, кто занимал высшие государственные должности. Но в Новом Риме подобного ограничения нет, граждане гордятся предками независимо от их положения. Маляром или сенатором был покойный – не имеет значения. Главное, чтобы сын его помнил и чтил.
Калиги – башмаки легионера, подбитые гвоздями.
Фиала – значок пехотинца.