Черное колесо. Часть 2. Воспитание чувств, или Сон разума. Генрих Эрлих
У них, правда, другое отношение к реальности. Они из своей науки принесли убеждение, что всё можно строго описать, рассчитать, создать оптимальную модель. Вот только в общественных отношениях это у них пока плохо получается по причине полной неграмотности. Знаете, что спросил Андрей Дмитриевич Сахаров в начале своей правозащитной деятельности? «А заключённых после решения суда можно бить?» К чести естественников, они быстро учатся, в отличие от зашоренных гуманитариев.
– Ты, Валера, сегодня какой-то очень нервный, – сказала подошедшая Лариса, – что случилось? Где Верочка? Она зайдет?
– Вера бегает по Москве, собирается. Собирается так, как будто мы навсегда уезжаем! – Князь раздражённо взмахнул рукой.
– Валера получил визу в Соединённые Штаты, его пригласили в Вашингтон и Нью-Йорк прочитать в тамошних университетах курс лекций по проблеме защиты прав человека, – быстро пояснила Лариса Ульяшину. – Просто удивительно, как это власти решились выпустить члена Комитета прав человека!
– Бывшего члена, – автоматически поправил её Князь и тут же воскликнул с прежней горячностью, – правильно сказала – удивительно! Чувствую, каверзу готовят. Вот только где?! Даже Вере разрешили ехать со мной – вдвойне удивительно! Но я им не дам повода! Как Брежнев буду говорить, строго по написанному, ни одного неосторожного слова, пусть те думают обо мне, что хотят, но этим я повода не дам!
– Повода к чему? – обеспокоенно спросила Лариса. – У тебя были с ними какие-нибудь разговоры? Они тебе угрожали? Что-нибудь требовали?
– Не было разговоров, – коротко отрезал Князь.
В этот момент внимание Ларисы переключилось на вновь прибывшего мужчину, высокого, с окладистой бородой и большими, под стать бороде, очками в роговой оправе.
– Алик приехал!
– Не мог вырваться! – басил Алик. – Жаль, что не мог быть позавчера. Слышал, знал, но никак не смог! Я тут прихватил кое-чего, давайте ещё раз Юру помянем, – говоря это, он выкладывал на стол три бутылки водки, полбатона варёной колбасы, сыр, хлеб.
– Я, наверно, не вовремя, – тихо сказал Ульяшин Князю, вспомнив обрывки дядиного разговора, – мне лучше уйти?
– Оставайся. В этой стране вся жизнь – сплошные поминки. Ты ещё молодой, у тебя вся эта жизнь впереди.
Ульяшин хотел было ответить, что свою пайку он уже выхлебал почти полностью, вот предпоследнего родного человека, деда Александра Борисовича, меньше года назад похоронил, но тут подошла Ира-Тётка и увлекла его в сторону.
– Вот он каким был, Юра Галансков, – сказала она, подведя Ульяшина к портрету сравнительно молодого человека с открытым и умным лицом. Среднего размера фотография была вставлена в простую рамку и перехвачена с угла чёрной траурной ленточкой.
– По сути дела, с его ареста…
– Январь шестьдесят седьмого, – донеслось сзади, это все присутствующие сгрудились у портрета.
– …и суда над ним, «процесса