Фатум. Том третий. Меч Вакеро. Андрей Воронов-Оренбургский
стали похожи на окна брошенного дома. Что-то подсказывало ей, что это действительно так… Она вдруг вспомнила вчерашний сон: он, напротив, был такой светлый…
Губы дрогнули, замельтешили цветные клочья грез: они плывут в большой белой лодке по тихому каналу. В лазоревом небе по-доброму теплое солнце. Где-то звенят гитары и песни, смеются люди, сверкают счастливые лица; а мимо нехотя тянется красно-коричневая охра вздыбленных берегов. Они сидят напротив друг друга. Она вся в прозрачном, длинном, сиреневом. Он в темном, с отливом впрозелень, как жук. Дон режет душистый, икристый, рдяной арбуз. Она протягивает руку, берет за полосатую зелень корочки алый ломоть. Арбуз очень сочный, сладкий, прозрачные, с пузырьками струйки текут по их подбородкам, и они смеются. Черные глянцевые семечки сыпятся на днище лодки; одно из них забавно прилипло к его усам и никак не хочет упасть. Она от души смеется… За кормой кружатся белые чайки, солнце щедро золотит зыбь воды; походя проплывают холмистые хребты берегов… им так хорошо…
– Терези! – резкость и напряжение голоса оборвали воспоминания и напугали.
Она забыла про котел с кипящей канжикой2 и испуганно уставилась на отца. Муньос с вытаращенными глазами бежал через поляну; толстые пальцы до снега под ногтями сжимали ружье.
– Ты, ты… слышала? – прохрипел он, кивнув в сторону леса, где бежала дорога к ущелью. Она попыталась сказать «нет», но язык отказывался повиноваться.
– Это был ЕГО голос… Да сжалится над нами небо! – Антонио трижды перекрестился. Кровь бунтующе стучала в его висках, призывая к действию. От услышанного у Терезы всё опустилось внутри, – пережитый кошмар в ночной степи мгновенно расправил перепончатые крылья и взмыл пред очами…
Так они простояли минуту-другую в молчании, глядя друг другу в глаза, когда Терезе почудился странный свист, возможно, объяснимый трением струй воздуха о ветви и листья… В этом шуме она услыхала уже знакомые ей голоса преисподней. Теряя рассудок, она посмотрела на отца:
– Шббаш близок.
Старик молчал, шныряя глазами по сторонам, часто облизывая губы. Носок его разбитого башмака нервно подпинывал обгоревшие головешки в захиревший костер.
– Я… я… боюсь, па, – прошептала она. Плечи ее мелко трусило, глаза стали похожи на сине-черные провалы.
И тут они узрели что-то стремительно приближающееся к ним. От ужаса перед встречей с неведомым появилось желание уцепиться ногтями за корни дерев и зажмурить глаза. В последний момент они ухнулись наземь, а через миг оба оглохли и не слышали даже собственных криков.
Рот и глаза Терезы были забиты пылью, липкие от пота пальцы еще скребли землю, когда наступило затишье.
Муньос болезненно охнул; бросился к дочери, обнял ее, утопив в своей жаркой плоти.
– Надо бежать, бежать! – затараторил он в ухо Терезы, но звон в ушах мешал слушать. – Всё к черту! Вот ОНО, настало! Старый козел,
Канжика – каша (исп.).