Витька – «придурок» и другие рассказы. Александр Плетнев-Кормушкин Ник Шумрок
не покупала, донашивала старые вещи, как, впрочем, и все люди тех лет. Мою жену раздражало цоконье ее каблучков по коридору.
– Ну что, ей тапки не купить? Детей поразбудит!
И только сейчас, когда я пишу эти строки, мне пришла на ум простая мысль, что нам нужно было просто подарить ей на день рождения (а лучше, на день снятия блокады) простые тапочки! Хотя, она их все равно не одевала бы, а уложила к другим новым и неношеным вещам.
Умерла Татьяна Васильевна так же тихо, как и жила. Обычно по утрам она выходила на кухню и ставила на плиту свой чайник, а тут полдень, а она не выходит. Я постучал – тишина, приоткрыл дверь и увидел ее, неподвижно лежащую на кровати.
– Татьяна Васильевна! Вы спите?
Никакой реакции. Взял ее руку – холодная!
Её увезли на «скорой», а мы позвонили Аллочке, дали телеграмму Зое! Аллочка прибежала, расплакалась. Пришел участковый, опечатал комнату. Когда из Иркутска прилетела Зоя, мы пошли к нему за разрешением снять печать. Зоя высыпала перед молодым человеком кучу справок, подтверждающих ее родство с Татьяной Васильевной. Парень долго вертел в руках метрическое свидетельство с сургучной печатью, выданное Иркутской епархией еще до Первой Мировой, и спросил:
– А какого-нибудь «советского» документа у вас нет?
– Паспорт пойдет?
– Ну, так с этого бы и начинали! А такие бумаги я только в музее видел. Давайте паспорт, я запишу ваши данные, и можете срывать печать!
Похоронили Татьяну Васильевну на Шуваловском кладбище, рядом с Георгием Семеновичем. Уже после похорон мы с Зоей разбирали ее бумаги. Татьяна Васильевна всю жизнь вела дневник. Когда прочитали последнюю запись, я вздрогнул. Это – как послание с «того света!» Она пишет о том, что делала днем, кому звонила, что читала, и в конце:
– Вот, только сердце как-то сжимает, словно клещами! А в чем причина – не ведаю!
Так и написала – «Не ведаю!», как писали интеллигентные люди начала века! А еще я наткнулся на письмо, написанное Георгием Семеновичем из Болшева. Начиналось оно так: «Здравствуй, милая моя обезьянка!»
Витька – «придурок»
(«психопатология обыденной жизни!»)
Когда мне приходится вязать «булинь»2, я всегда вспоминаю Витю Чуракова. Он когда-то научил меня вязать этот узел одной рукой.
– Представь себе, – говорил он, – что тебя в шторм выбросило за борт, и одна рука у тебя не действует! На корабле, конечно, крики: «Полундра, человек за бортом»! Тебе бросают конец. Хватаешь его здоровой рукой, обносишь вокруг тела, делаешь колышку, ходовой конец пропускаешь под коренной, затягиваешь, и тебя, беднягу, благополучно вытягивают из воды.
К счастью, меня миновала участь быть выброшенным за борт корабля, но булинь я вяжу с тех пор с закрытыми глазами. Витя знал много узлов, потому что вырос в семье моряков. Его отец преподавал такелажное дело в морском училище на Сахалине, а до преподавательской работы он ходил на Тихом океане
Булинь – один из самых надежных узлов. Моряки называют его – «король узлов» («The King of the knots»). Просто вяжется и никогда не затягивается.