Молодой Бояркин. Александр Гордеев
и строем отводил ее в глубь парка.
Выкликнули, наконец, и Бояркина. Строй был неровный – все толкались, запинаясь о
собственные чемоданы. Николай теперь уже с нетерпением заглядывал вперед, где на всех
перекрестках главной аллеи стояли "покупатели". Группа прошла мимо молодцеватых
десантников и остановилась около моряков.
– Товарищ прапорщик, ошибка. Я попал не в ту группу! – крикнул Бояркин,
выпутавшись из строя.
– Фамилия?
– Бояркин Николай Алексеевич.
Сопровождающий повернулся к фонарю и, быстро проглядывая списки, морщился и
бормотал что-то злое, отчего шевелились его рыжие усы.
– Отставить, Бояркин! – рявкнул он. – Ошибки нет!
Потом была дорога на поезде. Николай сидел на боковом месте и глядел в темноту, как
в стенку. Жизнь ему представлялась какой-то безнадежной. Почему-то еще ни разу в этой
жизни ему не удалось поступить как хотелось. А тут вообще! Оказывается, кто-то без
сомнения знает, что ему лучше быть не десантником, а кем-то другим. Служить не два года, а
три! Кажется, и сам он кое в чем виноват – наверное, просто не достойным оказался для
десанта: нескладно отвечал на мандатной комиссии, слабо жал эспандер, не подошел внешне,
хотя специально держался с напряженными мышцами и угрюмым "десантным" выражением
лица. "Но все равно я с этим не смирюсь", – думал Бояркин.
А следующей ночью такой же призывник, как он сам, стащил его с полки дневалить. И
этому пришлось подчиниться. Николай уселся за столик первого купе и, окончательно
продрав глаза, понял, что ему нужно не спать час, потом разбудить следующего по списку.
Список лежал на столике – там были фамилии, номера полок.
По вагону гулял сквозняк, в тамбуре гремело железо. Бояркин, навалившись спиной на
стенку, смотрел в противоположное окно. Чем дальше уходил поезд на запад, тем больше
попадалось на пути станций, городов и сел. Время от времени фонари вырывали из темноты
один вход в приземистое здание какой-нибудь станции. Стремительно пролетали
палисадники с густыми акациями, и снова – темь. Бояркин мучился и злился – не в том
вагоне он едет, не в том вагоне дневалит. И днями Николай не отрывался от окна. Многое
захватывало его в этой богатой впечатлениями дороге, и но, выдерживая характер, он
пытался заглушить в себе любое волнение. Не туда едет, не туда… А пространство,
"осваиваемое" поездом, снова открывалось таким громадным, что радостное удивление
невольно примиряло Бояркина со случившимся. Теперь, когда проезжали города, Николай,
видел длинные колонны автомобилей, автобусов у шлагбаумов и вспоминал, как он сам не
раз из такой же колонны наблюдал за проносящимся поездом. Тогда движение, которому
приходилось уступать дорогу, казалось более обязательным, более государственным. А
теперь он сам состоял в этом, более обязательном,